Афера года

Я услышал, как мама сказала кому-то в коридоре:

 

— ...Тайное всегда становится явным.

 

И когда она вошла в комнату, я спросил:

 

— Что это значит, мама: «Тайное становится явным»?

 

— А это значит, что если кто поступает нечестно, все равно про него это узнают, и будет ему стыдно, и он понесет наказание, — сказала мама. — Понял?.. Ложись-ка спать!

 

Я почистил зубы, лег спать, но не спал, а все время думал: как же так получается, что тайное становится явным? И я долго не спал, а когда проснулся, было утро, папа был уже на работе, и мы с мамой были одни. Я опять почистил зубы и стал завтракать.

 

Сначала я съел яйцо. Это еще терпимо, потому что я выел один желток, а белок раскромсал со скорлупой так, чтобы его не было видно. Но потом мама принесла целую тарелку манной каши.

 

— Ешь! — сказала мама. — Безо всяких разговоров!

 

Я сказал:

 

— Видеть не могу манную кашу!

 

Но мама закричала:

 

— Посмотри, на кого ты стал похож! Вылитый Кощей! Ешь. Ты должен поправиться.

 

Я сказал:

 

— Я ею давлюсь!..

 

Тогда мама села со мной рядом, обняла меня за плечи и ласково спросила:

 

— Хочешь, пойдем с тобой в Кремль?

 

Ну еще бы... Я не знаю ничего красивее Кремля. Я там был в Грановитой палате и в Оружейной, стоял возле царь-пушки и знаю, где сидел Иван Грозный. И еще там очень много интересного. Поэтому я быстро ответил маме:

 

— Конечно, хочу в Кремль! Даже очень!

 

Тогда мама улыбнулась:

 

— Ну вот, съешь всю кашу, и пойдем. А я пока посуду вымою. Только помни — ты должен съесть все до дна!

 

И мама ушла на кухню.

 

А я остался с кашей наедине. Я пошлепал ее ложкой. Потом посолил. Попробовал — ну, невозможно есть! Тогда я подумал, что, может быть, сахару не хватает? Посыпал песку, попробовал... Еще хуже стало. Я не люблю кашу, я же говорю.

 

А она к тому же была очень густая. Если бы она была жидкая, тогда другое дело, я бы зажмурился и выпил ее. Тут я взял и долил в кашу кипятку. Все равно было скользко, липко и противно. Главное, когда я глотаю, у меня горло само сжимается и выталкивает эту кашу обратно. Ужасно обидно! Ведь в Кремль-то хочется! И тут я вспомнил, что у нас есть хрен. С хреном, кажется, почти все можно съесть! Я взял и вылил в кашу всю баночку, а когда немножко попробовал, у меня сразу глаза на лоб полезли и остановилось дыхание, и я, наверно, потерял сознание, потому что взял тарелку, быстро подбежал к окну и выплеснул кашу на улицу. Потом сразу вернулся и сел за стол.

 

В это время вошла мама. Она посмотрела на тарелку и обрадовалась:

 

— Ну что за Дениска, что за парень-молодец! Съел всю кашу до дна! Ну, вставай, одевайся, рабочий народ, идем на прогулку в Кремль! — И она меня поцеловала.

 

В эту же минуту дверь открылась, и в комнату вошел милиционер. Он сказал:

 

— Здравствуйте! — и подошел к окну, и поглядел вниз. — А еще интеллигентный человек.

 

— Что вам нужно? — строго спросила мама.

 

— Как не стыдно! — Милиционер даже стал по стойке «смирно». — Государство предоставляет вам новое жилье, со всеми удобствами и, между прочим, с мусоропроводом, а вы выливаете разную гадость за окно!

 

— Не клевещите. Ничего я не выливаю!

 

— Ах не выливаете?! — язвительно рассмеялся милиционер. И, открыв дверь в коридор, крикнул: — Пострадавший!

 

И к нам вошел какой-то дяденька.

 

Я как на него взглянул, так сразу понял, что в Кремль я не пойду.

 

На голове у этого дяденьки была шляпа. А на шляпе наша каша. Она лежала почти в середине шляпы, в ямочке, и немножко по краям, где лента, и немножко за воротником, и на плечах, и на левой брючине. Он как вошел, сразу стал заикаться:

 

— Главное, я иду фотографироваться... И вдруг такая история... Каша... мм... манная... Горячая, между прочим, сквозь шляпу и то... жжет... Как же я пошлю свое... фф... фото, когда я весь в каше?!

 

Тут мама посмотрела на меня, и глаза у нее стали зеленые, как крыжовник, а уж это верная примета, что мама ужасно рассердилась.

 

— Извините, пожалуйста, — сказала она тихо, — разрешите, я вас почищу, пройдите сюда!

 

И они все трое вышли в коридор.

 

А когда мама вернулась, мне даже страшно было на нее взглянуть. Но я себя пересилил, подошел к ней и сказал:

 

— Да, мама, ты вчера сказала правильно. Тайное всегда становится явным!

 

Мама посмотрела мне в глаза. Она смотрела долго-долго и потом спросила:

 

— Ты это запомнил на всю жизнь? И я ответил:

 

— Да.