застрять во времени?

[Гость iskusitel]

"Земную жизнь пройдя до половины,я очутился в сумрачном лесу"(с) Можноли застрять во времени?

http://www.proza.ru/2010/07/29/127

Изменено 3 апреля 2013 пользователем iskusitel

[Flamenko]

лучше бы ты у отца в яйцах застрял

[Гость iskusitel]

лучше бы ты у отца в яйцах застрял

а вот и наш Евгений Вагиныч

[Baudelaire]

зачем данте цитировать в тупом топике?

типа умный?

иди на хуй

[gasp]

можно, если ты анимешник. они даже в дверных проемах застревают.

Изменено 3 апреля 2013 пользователем gasp

[max.mad]

офк нет, я же не долбаёб

[Real Hero]

Можноли

 

это как могнолия

[TaxiDriver]

можно, если ты анимешник. они даже в дверных проемах застревают.

Жизненно

[Stiratel453]

Блять, почему у меня ощущение, что текст по ссылке написал школьник?

[aiwwy]

Застревать во времени - для пидоров

[KotZhilkina]

"Земную жизнь пройдя до половины,я очутился в сумрачном лесу"(с) Можноли застрять во времени?

http://www.proza.ru/2010/07/29/127

- Это не мысли, - отвечает художник, - это мимолетные

настроения. Вы сами видели, как они рождались и как

исчезали. Такими мыльными пузырями, как эти настроения,

можно только удивлять и забавлять глупых ребятишек, вроде

вашей милости.

Д.И.Писарев.

 

 

 

ХОЛОСТЯЦКИЙ МЕЖДУСОБОЙЧИК

 

Так случилось, что дождливым июньским вечером одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года на квартире довольно известного в Отделе культуры ЦК писателя Алексея Т. загремел телефонный звонок. Взявши трубку, Алексей Т. к удовольствию своему обнаружил, что звонит стариннейший его приятель, ныне уже следователь городской прокуратуры Варахасий Щ. Между ними произошел примерно следующий разговор.

После обмена обычными, не очень пристойными приветствиями, восходящими к студенческим временам, Варахасий спросил:

- Твои еще на юге?

- Через неделю возвращаются, - ответил Алексей. - А что?

- А то! Я своих баб тоже в Ялту отправил. Три часа назад. Может, повидаемся? Холостяцкий междусобойчик, ты да я. Тряхнем стариной?

- Прямо сейчас?

- А чего ждать? Случай-то какой!

Алексей Т. оглянулся на распахнутое окно, за которым с низкого от туч неба лило, плескало и рушилось.

- Случай - это, конечно, да, - сказал он. - Только льет же ливмя... И в дому у меня хоть шаром покати, а магазины уже...

- Ни-ни-ни, - закричал Варахасий. - У меня все есть! Гони прямо ко мне! И не боись, не растаешь...

Так они сошлись на кухне в уютной трехкомнатной квартире в Безбожном переулке, и раскрыты были консервы (что-то экзотическое в томате и масле), и парила отварная картошка, и тонкими лепестками нарезана была салями финского происхождения, и выставлены были две бутылки "Пшеничной" с обещанием, что ежели не хватит, то еще кое-что найдется... Что еще надо старым приятелям? Так это в жилу иногда приходится - загнать жен с детишками на лазурные берега, а самим слегка понежиться в асфальтово-крупноблочном раю.

После первой об этом поговорили писатель Алексей Т. с мокрыми волосами и в варахасинском халате на голое тело и следователь Варахасий Щ. в шортах и распахнутой рубашечке, умиленно поглядывая друг на друга через стол под плески и прочие водяные шумы снаружи.

После второй, опустошив наполовину банку чего-то в томате и обмазывая маслом картофелину, Алексей Т. объявил, что вообще-то большинству людей вполне довлеет девятнадцатый век и даже восемнадцатый, а двадцатый век им непонятен и ужасен, они его просто не приемлют. Проглотив картофелину, он даже высказал предположение, будто бамовцы, что бы там ни говорилось, в сущности, в глубине души движутся теми же побуждениями, что казаки Ермака Тимофеевича и Семена Дежнева.

Хлопнули по третьей, и Варахасий признал, что в какой-то степени готов с этим согласиться. Он предложил взять хотя бы его тещу. Старуха пережила первую мировую войну, революцию, гражданскую войну, разруху и голод, затем террор, затем Великую Отечественную и так далее. Она принадлежит к поколению, принявшему на себя всю тяжесть чудовищного удара двадцатого века. И конечно же, как ей понимать и как ей не ужасаться? Но с другой стороны...

После четвертой Варахасий предложил проиллюстрировать свою мысль наглядным примером и включил роскошный цветной телевизор, установленный на специальной подставке в углу кухни. По-видимому, давали что-то вроде концерта зарубежной эстрады. Выступали немцы. Дюжина девиц в чрезвычайно сложно устроенных бюстгальтерах и в длинных панталонах с кружевами ниже колен размахивала ягодицами вокруг клетчатого молодого человека, распевавшего про любовь... Ах, это немецкое, неизбывное со времен Бисмарка, нагло-благонамеренное! Вертлявые девицы в панталонах и клетчатые пошляки, а за ними - мрачная харя под глубокой железной каской. Абахт! И выпученные солдатские зенки, как у кота, который гадит на соломенную сечку.

Алексей Т. зарычал от ненависти, и Варахасий торопливо выключил телевизор. Он признал, что этот пример неудачен, и открыл вторую бутылку. Но все равно, упрямо сказал он, много есть людей, которые живут и мыслят категориями двадцатого века, и таких становится все больше с каждым днем, и число их с приближением конца двадцатого века увеличивается по экс... экспо... в общем, в геометрической прогрессии.

("По экспоненте, - выговорил наконец он, разливая по пятой. - Черт, я совсем нить потерял. О чем бишь мы?")

Держа перед собой стопку, как свечу, Алексей Т. мрачно провозгласил, что самое омерзительное в мире - это культ силы. Именно поэтому отвратителен оккупант. Шайка хулиганов, напавшая на улице на беззащитного прохожего, - это те же оккупанты. За их погибель! В утешение ему Варахасий сейчас же рассказал, как была ликвидирована хулиганская группа, долгое время бесчинствовавшая в Сокольниках, а Алексей Т., чтобы не ударить лицом в грязь, поведал Варахасию, как одного сотрудника Иностранной комиссии уличили в краже бутылок с банкетного стола.

Неудержимо надвигалась меланхолия, и после шестой Алексей Т. попросил Варахасия спеть. Варахасий отказываться не стал, спеть ему давно уже хотелось. Он сходил в кабинет за старой своей, испытанной семиструнной и сказал, усаживаясь поудобнее:

- Спою тебе новую. Месяц назад в компании один адвокат знакомый ее пел. Очень мне понравилась. Она по-украински, но все почти понятно. Вот послушай...

И он запел негромко низким приятным голосом:

 

Поспишаймо

Здалека в тот край,

Дэ умиють

Вично нас чэкаты...

Дэ б не був ты, дружэ,

Дэ б не був ты, дружэ,

Памъятай, памьятай:

Журавли - и ти лэтять до хаты!

Мы всэ ридшэ

Пышэмо лыс ты

И витаем

Поспи хом из святом.

А лита за намы,

А лита за намы -

Як мосты, як мосты,

По якым нам бильше не ступаты...

 

Странно хороша была эта песня, и чудилось в ней некое колдовство, но и слух у Варахасия был отменный, и гитара его звенела томительно-вкрадчиво, да и водяные шумы на дворе вроде бы попритихли. Алексей Т. кашлянул и попросил:

- Еще разок, пожалуйста...

Варахасий, усмехаясь, потянулся было к нему с бутылкой, но он помотал головой, накрыл свою стопку ладонью и повторил:

- Еще разок...

И спел Варахасий еще разок, а затем опять взялся за бутылку и взглянул на приятеля вопросительно, но Алексей Т. опять помотал головой и сказал:

- Пока не надо. Давай лучше чайком переложим.

Варахасий отложил гитару и поставил на плиту чайник. У Алексея же Т. стояли в глазах слезы, он хрипловато прокашлялся и произнес сдавленным голосом:

- Как это верно... "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты..." И как это грустно, в сущности...

И ощутилось беспощадно, что им уже катит за пятьдесят и не вернуть больше молодой уверенности, будто все лучшее впереди, и пути их давно уже определились до самого конца, и изменить пути эти может не их вольная воля, а разве что мировая катастрофа, а тогда уже конец всем мыслимым путям. Грустно, конечно. Но с другой стороны - было время брать, настало время отдавать...

- Нэ журысь, - ласково сказал Варахасий. - Давай я лучше тебе твою любимую спою.

И спел он любимую и еще одну любимую, и "Кони привередливые" спел и "Подводную лодку", и спел "По смоленской дороге" и "Ваше благородие, госпожу Разлуку".

Потом они надувались крепчайшим чаем (оба признавали только крепчайший), и Алексей Т. рассказал о своих последних приключениях в отечественной литературе. Это было его сладостно-больное место, его радость и страданье, его боевой конек, и он азартно орал:

- Какого черта? Всякий чиновник-недолитератор будет мне указывать, о чем надо писать, а о чем не надо! Я сам знаю в сто раз больше него, а чувствую, может быть, в миллион... Ну, думаю, погоди, сукин ты сын! И написал в ЦК, в Отдел культуры...

Варахасий слушал, подливая в чашки. Ему было интересно и несколько смешно. Когда Алексей замолчал, отдуваясь, он покачал головой и проговорил, как всегда:

- Да, брат, кипучая у тебя жизнь, ничего не скажешь.

На что Алексей Т., как всегда, проворчал:

- Я бы предпочел, чтобы она была не такой кипучей.

Приятели помолчали. Было уже изрядно за полночь, в доме напротив не светилось ни одно окно. Ливень унялся, и небо как будто очистилось. Алексей Т. вдруг произнес со спазмой в горле:

- "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты".

Варахасий быстро взглянул на него, а он вздохнул прерывисто и промокнул глаза рукавом халата. Тогда Варахасий сказал:

- Слушай, литератор, ты еще спать не хочешь?

Алексей Т. слабо махнул рукой:

- Какое там - спать...

- Ты трезвый?

Алексей Т. прислушался к себе - выпятил губы и слегка свел глаза к переносице.

- По-моему, трезвый, - произнес он наконец. - Но это мы сейчас поправим...

Он потянулся было к водке, но Варахасий его остановил.

- Погоди, - сказал Варахасий Щ., следователь городской прокуратуры. - Это успеется. Сперва я хочу кое-что тебе показать.

Он вышел, ступая неслышно босыми ногами, из кухни и через минуту вернулся с красной конторской папкой. Такие папки были знакомы писателю Алексею Т. - фабрика "Восход", ОСТ 81-53-72, арт. 3707 р, цена 60 коп., белые тесемки. Алексей Т. встревоженно проговорил:

- Ты что - тоже в писательство ударился? Так это я лучше дома, на свежую голову...

- Не-ет, - отозвался Варахасий, развязывая белые тесемки. - Тут другое, полюбопытнее... Вот, взгляни.

Он извлек из папки и протянул приятелю общую тетрадь в черной клеенчатой обложке весьма неопрятного вида. Алексей Т. принял тетрадь двумя пальцами.

- Это что? - осведомился он.

- Ты погляди, погляди, - сказал Варахасий.

Черная клеенка обложки была покрыта пятнами весьма противного на вид беловатого налета, впрочем, совершенно сухого. Алексей Т. поднес тетрадь к носу и осторожно понюхал. Как он и ожидал, тетрадь пахла. Точнее, попахивала. Черт знает чем, прелью какой-то.

- Да ты не вороти морду-то, - уже с некоторым раздражением сказал Варахасий. - Литератор. Раскрывай и читай с первой страницы.

Алексей Т. вздохнул и раскрыл тетрадь на первой странице. Посередине ее красовалась надпись печатными буквами противного сизого цвета: ДНЕВНИК НИКИТЫ ВОРОНЦОВА. Тетрадь была в клеточку, и буквы были старательно и не очень умело выведены высотой в три клетки каждая.

Алексей Т. перевернул страницу. Действительно, дневник. "2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить..." Чернила блеклые. Возможно, выцветшие. Почерк аккуратный, но неустоявшийся, как у подростка. Писано тонким стальным перышком. Алексей Т. сказал недовольно:

- Слушай, это, конечно, интересно - дневник мальчишки тридцать седьмого года, но не в два же часа ночи!

- Ты читай, читай, - напряженным каким-то голосом произнес Варахасий. - Там всего-то семь страничек...

И Алексей Т. стал читать с видом снисходительной покорности, подувая через губу, однако на третьей уже странице, на середине примерно ее, дуть перестал, задрал правую бровь и взглянул на Варахасия.

- Читай же! - нетерпеливо прикрикнул Варахасий.

На седьмой странице записи, точно, кончились. Алексей Т. полистал дальше. Дальше страницы шли чистые.

- Ну? - спросил Варахасий.

- Не вижу толка, - признался Алексей Т. - Это что - записки сумасшедшего?

- Нет, - сказал Варахасий, усмехаясь. - Никита Воронцов не был сумасшедшим.

- Ага, - сказал Алексей Т. - Тогда я, пожалуй, прочту еще разок.

И он стал читать по второму разу.

 

 

 

 

ДНЕВНИК НИКИТЫ ВОРОНЦОВА

 

Запись, вероятно, пером "рондо", повернутым слегка влево, почерк аккуратный, но неустоявшийся, подросточий, чернила порыжели:

"2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить. С утра Серафима и Федя взяли Светку и уехали куда-то к Фединым родственникам. Я вызвал своего лучшего друга Микаэла Хачатряна, и мы играли сначала в "Бой батальонов". Потом пошли гулять, играли в снежки. Микаэл неосторожно попал мне в лицо и чуть не разбил мне очки. Гуляли до обеда, потом пошли к Микаэлу и пообедали. После обеда заперлись у него в комнате и спорили о девочках. Микаэл сказал, что останется всегда верен Сильве Стремберг, а я признался ему, что влюбился теперь в Катю Михановскую. Микаэл сказал, что мало ли что, Катя ему тоже нравится, потому что она белокурая и красивая, но он все равно будет любить Сильву, что бы с нею ни случилось, а иначе получается предательство. Мы поругались, и я ушел домой. Сейчас я один дома и начал вести дневник. Впредь обязательно надо вести дневник.

3 января 1937 года. Вчера наши вернулись поздно, Федя был сильно выпивши, Серафима ругалась, а Светка хныкала и спала на ходу. Утром Серафима с Федей ушли на работу, а я до десяти часов валялся в кровати и читал "Крышу мира". Здорово написано. Я бы и дальше читал, но проснулась Светка и заныла, что хочет есть. Мы встали, позавтракали, и она ушла к подружкам. Я еще почитал немного, но потом мне стало скучновато, и вдруг пришел Микаэл. Он сказал, что вчера погорячился. Короче, мы помирились. Честно признаться, я очень люблю Микаэла. Он мой лучший друг. Мы пошли гулять и договорились, что запишемся в секцию бокса, но никому об этом не скажем, а в один прекрасный день встретим Мурзу с его фашистами, и пусть над ними смилуется Бог! После обеда растопил печку и рассказывал Светке страшные истории. Свет я нарочно не включал. Очень смешно, как она боится, а все равно просит, чтобы дальше рассказывал.

4 января 1937 года. Утром хотел опять поваляться и почитать, но Светка поднялась в восемь часов, будто и не каникулы вовсе. Пришлось вставать и кормить ее. В сердцах дал ей подзатыльник. Сколько раз зарекался!

Она ведь не ревет, только губы выпятит и смотрит на тебя круглыми глазами. Я этого не могу перенести. Пришлось рассказать ей сказку, да еще взять с собой гулять, а после гуляния взять с собой к Микаэлу. Что тут было! Сусанна Амовна, мама Микаэла, как закудахтала над нею, как принялась ее причесывать, оглаживать, пичкать разными вкусными вещами, хоть святых выноси. Впрочем, нам же было лучше. Удалось и в шахматы сразиться, и разобраться в наборе "Химик-любитель", который вчера купил Микаэлу отец. Завтра будем делать опыты.

 

 

Запись, вероятно, тем же пером "рондо", но без поворота, твердые печатные буквы, те же порыжелые чернила:

"проба проба проба

"никак мне не мрется

"кого вверх, кого вниз, а меня опять назад, начинай все сначала

"Я умру 8 (восьмого) июня 1977 (семьдесят седьмого) года в 23 часа 15 минут по московскому времени.

 

 

Запись тем же пером, торопливая скоропись с брызганьем и царапаньем бумаги, те же рыжие чернила:

"Сашка Шкрябун (лето 41, с родителями в Киев, без вести)

"Борис Валкевич

"Сара Иосифовна

"Костя Шерстобитов (ранен на Друти, июнь 44; женился на Любаше из Медведкова, осень 47)

"Гришка-Кабанчик, сапер

"мл. л-т Сиротин

"серж. Писюн

"Громобоев, трус

"с бородавкой на веке, руч. пул. (+ под Болычовом)

"Фома, запасливый, с полным сидором

"санинструктор Марьяна (+ на Рузе под Ивановом)

"комбат Череда (+ у Ядромина?)

"чистюля наводчик (Ильчин? Ильмин? Илькин?)

"Капитонов (в 55 начальником цеха)

"Стеша (умрет сын, самоубийство, проследить)

"Бельский, бездымная технология, патент (несколько формул, наспех набросанный чертеж)

"Тосович, каратэ

"Верочка Корнеева, она же Воронцова, она же Нэко-тян

 

 

Снова твердые печатные буквы теми же порыжелыми чернилами:

"Бесполезно. Память.

"Я воскресну 6 (шестого) сентября 1937 (тридцать седьмого) года в ночь на седьмое в постели. Внимание! Не суетиться! Лежа неподвижно, досчитать до ста, затем перевернуться на живот, свесить голову через край кровати, разинуть рот и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, высунув язык.

"Светкина кровать по левую руку, Федя с Серафимой через коридор.

 

 

Запись тупым карандашом, огромные буквы вкривь и вкось, едва разборчиво:

"Новый год, Новый год

"Интересно, Гурченко уже родилась?

"Черные косы, задумчивый взгляд

"Сексуально-алкоголические эксцессы в пятнадцать лет

"Ах, какой ты! Ой, что ты! Ой, куда ты! Ой, зачем ты! Ай! Ох!

"Воронцов! Прекрати болтовню!

"Три пятнадцать, шесть двенадцать, и Светке на эскимо.

"Ай-яй-яй, Галина Родионовна!

"Неточность. В прошлый раз было: если можно, я у вас еще немного посижу, Галина... А нынче прямо: ты как хочешь, а я у тебя останусь. Впрочем, и тогда остался, и нынче остался. И в позапрошлый раз, кажется, тоже. Сходимость вариантов.

"А в это время Бонапарт, а в это время Бонапарт переходил границу!

"Ай-яй-яй, Галина Родионовна!

 

 

Запись отличными черными чернилами, явно авторучка:

"21 августа 1941 года. Дневник прячу в обычное место до 46-го.

"На Западном фронте опять без перемен.

"Да помилуй же меня хоть на этот раз! Что за охота тебе так со мной играться!

 

 

Запись скверным стальным перышком, скверные лиловые чернила:

"9 апреля 1946 года. Осталась еще целая жизнь, 31 год. Поживем!

"Гришу-Кабанчика, сапера, раздавило танком под Истрой. И семья его вся погибла, отдавать медальон некому.

"Федя, как всегда, убит в 42-м при отступлении от Харькова. Серафима высохла, одни мощи остались. А Светка вымахала в красивейшую кобылу".

 

 

 

 

УМЕРТВИЕ НА ПРОСПЕКТЕ ГРАНОВСКОГО

 

Алексей Т. закрыл тетрадь и осторожно положил ее на край стола.

- Странная манера, - рассудительно произнес он. - Что это может значить - "убит, как всегда"? Слушай, это не мистификация?

- Нет, - ответил Варахасий. - А тебя только это удивляет?

- Н-нет, конечно... Слушай, ты уверен, что это не мистификация?

- Уверен. К сожалению, уверен.

- Почему же - к сожалению? - удивился Алексей Т.

- А потому, дорогой, что я не литератор, а следователь прокуратуры, и я не люблю в жизни неразрешимых задачек.

Приятели помолчали. За окном сделалось совсем светло, небо очистилось над домом напротив и стало бледно-голубым. И тихо было, тихо отчетливой тишиной июньской белой ночи.

- Ладно, - сказал Алексей Т. - Ты своего добился. Ты меня поразил. Можешь быть доволен. Теперь, если позволишь, по порядку. Можно вопросы?

- Изволь, - сказал следователь городской прокуратуры Варахасий Щ. - Любые. Даже такие, на которые мне не ответить.

Невооруженным взглядом было видно, что он доволен. Алексей Т. собрался с мыслями.

- Так, - произнес он. - Во-первых. Кто такой этот Никита Воронцов? Или нет, расскажи сначала, как эта тетрадочка попала в прокуратуру. Так будет интереснее.

- Изволь, - согласился Варахасий и рассказал.

Поздно вечером восьмого июня прошлого года на проспекте Грановского произошло убийство. Свидетели, пенсионерка имярек и пожилой артист имярек же, прогуливавшие собак неподалеку, описали это происшествие так. На тротуаре под окнами одной из шестнадцатиэтажных громадин пятеро великовозрастных молодых людей возились с мотоциклом. Мотоцикл ревел ужасно, и уже в окна стали высовываться и возмущенно кричать полуголые граждане и гражданки, и уже свидетели, по их словам, совсем собрались было подойти к этим молодым людям и попенять им за нарушение тишины и спокойствия, как вдруг к мотоциклетной компании подошел откуда-то пожилой мужчина в белом полотняном костюме и с тростью и что-то сказал. Наверное, по поводу шума, который производила компания. Сейчас же все пятеро великовозрастных молодых людей угрожающе сомкнулись вокруг пожилого человека. Как там у них шло толковище - свидетели не слышали, грохот мотоцикла все заглушал. Они увидели только, как пожилой человек упер трость в грудь одного из молодых людей, особенно напиравшего на него, последовал обмен неслышными репликами, после чего пожилой человек опустил трость, а молодой человек развернулся и с большой силой толкнул его кулаком в лицо. Тут, как нарочно, мотоцикл замолк. Опрокинутый толчком пожилой человек прямо, как палка, упал навзничь, и в наступившей тишине было отчетливо слышно, как его голова с треском ударилась о край тротуара. На этом, собственно, все и кончилось. Великовозрастные мерзавцы постояли с полминуты в нерешительности, а затем, убедившись, что жертва их не двигается, без слов кинулись врассыпную, за исключением одного, который замешкался у злосчастного мотоцикла. Через минуту бешено терзаемый мотоцикл завелся, и оставшийся тоже умчался прочь. Только тогда остолбеневшие от неожиданности и ужаса свидетели одновременно подбежали к пожилому человеку. Он лежал на асфальте вытянувшись, раскинув руки, с широко раскрытыми глазами. Он был мертв. И только тогда подслеповатая пенсионерка опознала в убитом соседа по подъезду, жившего в двухкомнатной квартире на шестнадцатом этаже.

- Это был... он? - полуутвердительно произнес Алексей Т., постучав пальцами по дневнику.

- Да, это и был Никита Сергеевич Воронцов, - сказал Варахасий. - Любопытная подробность, курьез, если хочешь. Свидетельница показала, что ее собака, королевский пудель Кинг, за несколько минут до происшествия скулила и рвалась на поводке, тянула хозяйку к месту будущей трагедии. А свидетель, напротив, вспомнил, что его собака, беспородная дворняга Агат, точно так же тянула хозяина прочь. Но это, конечно, к делу не относится.

- Мерзавцы, - проговорил жаждущий возмездия Алексей Т. - Но их хоть поймали?

- В ту же ночь, - охотно ответил Варахасий. - И они тут же раскололись. Все-таки не закоренелые преступники, а так, скверно воспитанные болваны... Может быть, тебя еще что-нибудь интересует?

- Прости, пожалуйста, - спохватился Алексей Т. - Продолжай.

- Ну-с, вот, - продолжал Варахасий. - Дело это дали мне, я тогда еще работал в том районе...

Дело представлялось ясным, как стеклышко. Показания свидетелей и смертельно перепуганных дружков обвиняемого полностью совпадали с показаниями самого обвиняемого, размазывавшего огромным кулаком сопли и слезы по перекошенной от горя и ужаса небритой морде. Неосторожное убийство, статья 106 УК РСФСР, до трех лет лагерей или до двух лет исправработ. Оставалось выполнить некоторые формальности.

Поскольку убитый жил один, Варахасий, как положено, прежде всего произвел осмотр его квартиры на предмет описи вещей, обстановки и прочего. При осмотре, между прочим, обнаружилось кое-что, убитому явно не принадлежащее: в прихожей - женские туфельки и тапочки тридцать четвертого размера; в ванной - кокетливый женский халатик на крючке, духи, лосьоны и разная женская дребедень на подзеркальной полке; в спальне - пара женских ночных сорочек. Но самое важное - в одном из запертых на ключ ящиков письменного стола, погребенный под пластами удостоверений, дипломов, свидетельств, орденских книжек и прочих важных документов, оказался вот этот самый дневник в наглухо заклеенном конверте из плотной бумаги. Там же, у стола, Варахасий бегло проглядел, а затем дважды внимательно прочел содержимое этой припахивающей плесенью тетрадки, снова уложил ее в конверт и сунул к себе в портфель.

Он опечатал квартиру и вернулся к себе в районную прокуратуру. На столе у него уже лежало заключение медэкспертизы. Варахасий прочел и охнул. Ясное как стеклышко дело замутилось. Упав от сильного толчка в лицо, Никита Сергеевич Воронцов действительно ударился затылком о край тротуара и проломил себе череп, и это действительно могло послужить причиной мгновенной смерти, если бы не одно обстоятельство. А именно: даже толчок в лицо (в правую скулу, великовозрастный болван был левшой), не говоря уже об ударе головой о бетонную закраину, имел место по крайней мере через пять-шесть секунд после наступления клинической смерти Воронцова. Великовозрастный болван ударил уже мертвого.

- Как же так? - поражение проговорил Алексей Т. - Если я правильно тебя понял, Воронцов же стоял...

- Ну и что же, что стоял? Умер, но не успел упасть. Такое ли еще бывает! Не в этом дело...

- А отчего он умер?

- Не помню, - нетерпеливо сказал Варахасий. - В заключении было сказано, но я уже забыл... Что-то вроде острой сердечной спазмы. Не в этом дело, я тебе говорю.

- Да-да, прости. Продолжай, пожалуйста.

- Продолжаю. Ты представляешь себе мое положение?

- Очень даже представляю. Одно дело - если человека сбили с ног, он упал и убился. И совсем другое дело - если ударили мертвеца. Тоже, конечно, некрасиво, но есть ли это преступление? Так?

Варахасий хохотнул.

- Приблизительно, - сказал он. - Короче говоря, мне предстояла неинтереснейшая и зануднейшая писанина. За нее я и взялся, не теряя ни секунды драгоценного времени. И вот, когда я дошел до кругленького такого периода... м-м... "Сопоставляя показания свидетелей и заключение медэкспертизы, можно достаточно уверенно утверждать, что клиническая смерть наступила в 23 часа 15 минут..."

- Постой-постой! - вскричал Алексей Т. и схватил со стола тетрадь. - Когда, ты говоришь, это произошло?

- Восьмого июня прошлого года, одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, - ответил, ухмыляясь, Варахасий.

Алексей Т. отыскал в тетради нужную страницу и прочел вслух спертым голосом:

- "Я умру восьмого июня тысяча девятьсот семьдесят седьмого года в двадцать три часа пятнадцать минут по московскому времени".

- Вот и я тогда точно так же схватился за эту самую тетрадь, - произнес Варахасий. - Небезынтересно, правда?

- Еще бы! Ну, а дальше что?

- Дальше... Что ж, я - служака хороший, у меня от начальника секретов нет. Показал я эту тетрадочку на пробу прокурору. Все было, как я и ожидал: "Подделка, умалишенный, случайное совпадение, не морочь мне голову, что, у тебя дел других нет?" И я решил попытаться размотать эту загадку на свой страх и риск. В частном, так сказать, порядке, но с сугубым использованием служебного положения.

- Правильно! - восторженно выдохнул Алексей Т.

- Правильно или неправильно - не знаю. Но было, было у меня такое ощущение, словно бы открывается дельце это в такую бездну, куда еще ни один человеческий глаз не заглядывал. А начал я, сам понимаешь, с биографии покойного.

 

 

 

 

БИОГРАФИЯ НИКИТЫ СЕРГЕЕВИЧА ВОРОНЦОВА

 

Никита Сергеевич Воронцов родился в Москве в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Родители его умерли, когда ему было три года, и он остался на руках у старшей сестры (по первому браку отца) Серафимы, которой исполнилось тогда двадцать лет, работницы завода "Серп и молот" (бывший завод Гужона). И добрая, видно, девушка была эта Серафима: хотя трехлетний пацан здорово осложнял ее жизнь, она его не сбыла в приют, а отдала в ясли, а потом, когда подрос, в очаг при заводе.

Год спустя Серафима вышла замуж за Федора Кривоносова, работавшего в одном с нею цехе, а еще три года спустя у них родилась дочка Светлана. Судя по всему, Никита племянницу любил, и с Федором у него тоже были отличные отношения.

Семейство занимало две комнаты в огромном кирпичном доме на Андроньевской, в коммунальной квартире невероятных по нашему времени размеров. Там до сих пор еще проживают двое стариков, которые помнят и Серафиму с Федором, и Никиту, и Светлану, однако выяснить у них о Никите что-либо определенное не удалось: слишком все перемешалось в их бедной памяти за прошедшие бурные годы.

В сороковом году Никита окончил десятилетку, но хотя учился прекрасно и едва только не натянул на "золотой аттестат", учиться дальше не пожелал, а поступил он на славный завод "Серп и молот", под начало к Феде, который к тому времени сделался уже мастером.

Тут и война разразилась.

Никита сразу же пошел добровольцем. Воевал он, видимо, прекрасно, себя не жалел: два ранения, контузия, орден Славы, три Красные Звезды, две медали "За отвагу". Кончил войну в Мукдене...

(- Где-где? - переспросил Алексей Т.

- Ну, в Шэньяне, - объяснил Варахасий Щ.

- Где это?

- Да в Китае же! В Маньчжурии!

- А-а-а... Да-да, конечно. Прости...)

В середине сорок шестого года Никита демобилизовался и вернулся на родную Андроньевскую. Дела там были плохи. Федор был убит. Серафима держала у себя какого-то хмыря-майора из военной комендатуры и изрядно попивала. Светлана связалась с шайкой то ли воров, то ли бандитов.

Никита, не тратя времени даром, первым делом снова поступил на завод в свой старый цех, быстро там освоился, затем осмотрелся в семье и молча ринулся в бой. Сначала он жестоко избил хмыря-майора, помыкавшего Серафимой, как служанкой. Могли быть изрядные неприятности, но майор был семейным и партийным и дело замял. Вскоре он, сославшись на распоряжение начальства, вернулся на казарменное положение, а потом и вовсе слинял начисто. И горько же, должно быть, попрекала Никиту несчастная Серафима!

Впрочем, может быть, и не так уж горько, потому что Никита вплотную занялся племянницей. И удалось ему управиться с племянницей, отлучить ее от опасных дружков и всякими правдами и неправдами устроить ее на завод учетчицей - школу-то она бросила еще в сорок четвертом, едва-едва вытянув семилетку.

Но все это подробности, может быть, пока и излишние.

В сорок седьмом году Никита поступил на вечерний в Московский институт стали, в пятьдесят втором закончил и был назначен в свой цех сменным инженером.

В пятьдесят пятом году умерла от инфаркта Серафима. Через год Светлана вышла замуж и завербовалась на Север. Никита Воронцов остался один. Здесь уместно будет сказать, что он как был, так и остался до конца дней своих холостяком. Судя по некоторым данным, не по вине женщин.

А еще через год он перевелся с "Серпа и молота" в один из номерных институтов. В семьдесят втором году он получил квартиру на проспекте Грановского и покинул старое гнездо на Андроньевской.

Поздно вечером 8 июня 1977 года он умер. В возрасте пятидесяти четырех лет.

- И все? - несколько разочарованно спросил Алексей Т.

- Все, если не считать подробностей, - ответил Варахасий. - Хочешь взглянуть на него?

- Хочу, конечно...

Варахасий вынул из красной папки и протянул приятелю фотографию. Это была стандартная фотокарточка шесть на девять. Обыкновенное, ничем, пожалуй, не примечательное лицо пожилого мужчины. Залысый лоб, редеющие волосы, зачесанные аккуратно назад. Несколько запавшие глаза, полуприкрытые набрякшими веками. Резкие складки по сторонам сухого, плотно сжатого рта. Гладко выбрит. Что еще? Уши слегка оттопырены. Серый пиджак поверх черного глухого свитера. Положительно, обыкновенный человек...

- Жаль, глаз почти не видно, - произнес Алексей Т., возвращая фотографию.

- Ага, - откликнулся Варахасий. - Вот-вот. Именно что жаль...

- А что?

- Как выразилась одна дама, глаза у Никиты Сергеевича были страшные, мудрые и тоскливые. И другие люди, кто его знал, утверждают в один голос, что взгляд у него был странный... Правда, хоть и в один голос, но в разных выражениях.

- Так, - сказал Алексей Т. - Понятно. А теперь валяй все подробности.

Уже рассвело, небо стало пронзительно-синим, и на верхние этажи дома напротив пали розовые отсветы восходящего солнца.

 

 

 

 

ПОДРОБНОСТИ О НИКИТЕ ВОРОНЦОВЕ

 

- Как я тебе уже доложил, - сказал Варахасий Щ., - я решил попытаться разгадать эту загадку и принялся за дело по всем правилам нашего искусства. Я побывал в военкомате, на заводе "Серп и молот", в номерном этом институте, изучил его биографию, можно сказать, доскональнейшим образом, и представь себе, не оказалось в ней решительно ничего, что бы пролило хоть какой-то свет на странности в дневнике. То есть он действительно выступил со своей частью на фронт в конце августа сорок первого, действительно воевал к западу от Москвы, а через три года переправлялся через Друть... и пять лет назад вместе с неким Бельским получил авторское свидетельство на какую-то там бездымную технологию... Но к разгадке это меня не приблизило ни на шаг.

Что ж, бывает. Приспело время заняться ближайшим окружением нашего героя, друзьями, родственниками, знакомыми и так далее. Выяснением подробностей его частной и даже интимной жизни. Как честный человек, признаю, что, строго говоря, я не имел на это права, но мертвым не больно, а остановиться я уже не мог. Чуял, чуял я, что за загадочкой этой кроется что-то грандиозное, чуть ли не глобальное... Впрочем, сам увидишь и будешь судить.

Я опросил около двадцати человек. Большинство из них ничего интересного не сообщили. Хороший был мужик, компанейский парень, специалист отличный, такой милый, добрый мужчина... все в таком духе. Умел и любил выпить; анекдоты рассказывал - обхохочешься; нередко перед начальством держал мазу за обиженных; такого-то чуть ли не из-под суда вытащил; такому-то чуть ли не из самого ВЦСПС путевку в спецсанаторий для ребенка выбил... ничего не боялся... ничего для себя не требовал... хорошему своему приятелю публичную оплеуху влепил за хамство старухе технологу... Ну, кое-кого потискивал, не без этого... Словом, ангел, и именно во плоти. Вышел я, кстати, и на некоего Бобкова, в прошлом инструктора-самбиста, а ныне пьяницу с оскорбленно-брезгливой физиономией. Никита Сергеевич занимался у него в середине пятидесятых и был у него лучшим учеником. Как Бобков выразился, "с ним, с Никитой, хоть бы и навоз есть, все прямо изо рта выхватывал, такой был парень".

И лишь пять человек дали мне поистине ценные сведения - впрочем, увы, только усугубившие загадку. Если, конечно, по-прежнему относиться к ней с точки зрения здравого прокурорского смысла.

(Варахасий извлек из своей красной папки несколько листков бумаги, скрепленных могучей канцелярской скрепкой.)

Вера Фоминична Самохина, в девичестве Корнеева, 46 лет, химик-технолог, сослуживица Воронцова по номерному институту, познакомилась с ним в пятьдесят восьмом году.

Валентина Мирленовна Самохина, дочь Веры Самохиной, 24 года, работник Патентной библиотеки, познакомилась с Воронцовым в семьдесят четвертом году и стала его любовницей.

Светлана Федоровна Паникеева, в девичестве Кривоносова, 47 лет, домашняя хозяйка, племянница Воронцова.

Микаэл Грикорович Хачатрян, 54 года, капитан 1-го ранга в отставке, школьный друг Воронцова.

И наконец, Константин Пантелеевич Шерстобитов, 55 лет, рабочий Мытищинского машиностроительного завода, фронтовой друг Воронцова, познакомился с ним в сорок втором году в запасном полку.

Ну-с, так вот. Все беседы я вел под магнитофон и после, конечно, за ненадобностью стирал, но записи бесед с этой пятеркой сохранил, даже сделал извлечения из них, - то, что показалось мне наиболее интересным. Крутить записи подряд займет слишком много времени, так что давай я прочитаю тебе извлечения, а где нужно - прокомментирую. Согласен?

(Алексей Т. торопливо закивал, показывая, что да, он согласен, налил в стопки водку, опрокинул свою и запил остывшим чаем, после чего произнес севшим голосом:

- Давай, читай...)

- Ладненько, - произнес Варахасий, тоже опрокинул свою и тоже запил остывшим чаем. - Будем читать. Начнем с Веры Фоминичны Самохиной. Меня прямо-таки вытолкнула на нее та запись в дневнике, помнишь? "Верочка Корнеева, она же Воронцова, она же Нэко-тян"... Читаю:

- "Познакомились мы на какой-то вечеринке. Не помню уже сейчас, то ли чей-то день рождения был, то ли праздник какой-то... Шутка сказать, четверть века прошло! Зато как сейчас помню, что он сидел за столом почти напротив и смотрел на меня не отрываясь. Это я краем глаза видела, что он смотрит не отрываясь, а как на него взгляну, он уже и глаза успел опустить... Ну, мне было тогда двадцать шесть, что ли, мужики меня вниманием не обходили, но все равно было лестно... Потом, когда стол отодвинули и стали танцевать, он меня пригласил, и вот тут я впервые взглянула ему прямо в глаза. Меня словно током ударило... Нет-нет, не подумайте, ничего такого женско-мужского. У него глаза были какие-то такие... страшные, мудрые будто и тоскливые, что ли... То есть глаза-то у него были обыкновенные, серо-зеленые, но так он глядел... Я сразу решила: нет, это рыцарь не моего романа. Вообще-то он был весел, говорил интересно, острил довольно удачно, а кое-кто прямо на шею ему вешался... Впрочем, в глаза мы больше друг другу не заглядывали.

- Ваш муж тоже был на этой вечеринке?

- Н-нет... Нет-нет, он с Валькой остался, она тогда совсем малышка была, годика три... или четыре... Так вот что самое странное тогда случилось. Я устала, да и опьянела сильно, и присела отдохнуть на диван. И сейчас же ко мне подсел Воронцов. Сел рядом, как сейчас помню, руки на коленях сложил и негромко говорит мне, на меня глядя: "Вы не беспокойтесь, Вера Фоминична, с гландами у вас все обойдется благополучно". Я так глаза и вытаращила. С гландами у меня действительно с самого детства было не в порядке, последние годы я все собиралась оперироваться, да не решалась, но ему-то откуда про это знать? Я его спрашиваю: "Откуда вы знаете про мои гланды?" Вот тут он ко мне наклонился и говорит чуть ли не шепотом: "Я о вас, Вера Фоминична, еще и не то знаю. Например, что есть у вас очаровательная родинка на..." И называет, простите, местечко на теле, которое и родному мужу не часто показываешь. Я обмерла, рот разинула, не знаю, то ли пощечину ему дать, то ли еще что, а он встал и ушел. Совсем ушел с вечеринки...

- Но родинка есть?

- В том-то и дело, что есть... И на том самом месте!

- И с гландами благополучно обошлось?

- Прекрасно обошлось. Хотите верьте, хотите нет, но я как-то сразу бояться перестала и буквально через неделю пошла на операцию. И все вышло как по маслу... Скажите, товарищ следователь, вот вы, я вижу, Воронцовым и после смерти занимаетесь. Вы тоже думаете, что он был вроде как бы колдун или ясновидец?

- А сами вы как думаете, Вера Фоминична? Я ведь его живого в глаза не видел, а вы с ним худо-бедно почти два десятка лет бок о бок в одном учреждении, наверняка общались, разговаривали. У вас какое сложилось впечатление?

- Не знаю даже, что сказать... Сказать правду, мы больше и не общались никогда. Разве что по работе. А так встретимся в коридоре или в буфете - "здравствуйте", "привет", - только и всего. Хотя, конечно... Действительно, два десятка лет прошло, чего только не случилось за это время, многое забылось, а я его на той вечеринке как сейчас вижу.

- И он с тех пор так ни разу с вами и не заговорил?

- Ни разу. Наверное, чувствовал...

- Что?

- Да ведь боялась я его, товарищ следователь! Как чумы боялась. Как дети буку боятся. Когда Валька рассказала мне, что сошлась с ним, я неделю тряслась от горя и страха. Сейчас смешно вспомнить, но рвалась даже заявить в партком, в милицию, еще Бог знает куда. Хорошо еще, что муж меня удержал. Здорово бы это получилось: старый злодей совратил бедную девочку, а бедной девочке двадцать третий год миновал...

- Кстати, а как Валя восприняла смерть Воронцова?

- Вы знаете, удивительно спокойно. Ни слова, ни слезинки... Возможно, не так уж и любила.

- Возможно... Скажите, Вера Фоминична, вас никогда не прозывали таким словечком - Нэко-тян?

- Нэко-тян? Нет, впервые слышу. Что это такое?

- Это слово японское. "Кошечка" значит.

- Кошечка... Меня мама в детстве звала Кошечка..."

 

 

- Вот все по Самохиной, - сказал Варахасий. - Впечатляет?

- Впечатляет, - проговорил Алексей Т. - Интересно, где это была у нее родинка?

- Пошляк, - с отвращением сказал Варахасий.

- Извини. Я пошутил. Читай дальше.

Варахасий пошелестел бумагами.

- А дальше у нас пойдет дочка Самохиной, - сказал он. - Валентина Мирленовна. Очаровательная особа, доложу я тебе. Ну-с, с нею я беседовал с первой, она сама вышла на меня - с просьбой вернуть ее вещи, оставшиеся на квартире у Воронцова. Тут мы и побеседовали. Читаю:

- "Как мы с ним познакомились? Очень просто и вообще-то довольно случайно. В октябре... нет, в ноябре прошлого года начальство приказало мне срочно отрецензировать справочник по австрийской системе патентования. А я по-немецки ни в зуб ногой, в институте учила английский, но это было первое мне серьезное задание на работе, да и самолюбие играло. Ну, обложилась словарями, поползла по тексту, день корплю, другой, и все на первой странице... Нет, думаю, ничего у меня так не выйдет. Стала думать, что делать. Перебрала всех друзей и знакомых - как назло, никого с немецким. Кто с английским, кто с испанским, один даже с эсперанто, а с немецким ни одного. Тогда решила я подключить родителей: может быть, у них есть кто-нибудь. Вышла к ним, а у мамы - помнится, была суббота - гости, две пары из ее института. Так и так, говорю, товарищи, помогите бедному ребенку, срочно нужен знаток немецкого языка. Да ничего проще, кричат, у нас Воронцов отлично немецкий знает, Никита Сергеевич... И тут же дядя Сева достает записную книжку и дает мне его домашний телефон. Мама было на дыбы, не смей, дескать, беспокоить человека, но они ее заговорили, что Воронцов - мужик добрый, что ему ничего не стоит и прочее. Ну, а я - в прихожую, к телефону. Позвонила, назвалась, сказала, по какому делу вторгаюсь в его домашний покой. Он помолчал несколько секунд и очень спокойно, негромко так сказал: "С удовольствием помогу вам, Валя. Я свободен, можете приехать хоть сейчас..." - и продиктовал адрес. И я тут же к нему поехала.

- И помог он вам?

- Не помог - сам все сделал. Когда я два дня спустя после работы к нему поехала, как мы условились, рецензия была готова - напечатана в двух экземплярах, все честь по чести. Я его благодарить, а он головой покачал и сказал: "Не надо, Валя, это я в своих интересах, чтобы нам с вами сегодня не работать, а шампанское пить..." И глаза у него были в тот момент необыкновенные - грустные и какие-то сияющие, я таких ни у кого еще не видела. Наверное, в тот момент я в него и влюбилась. Что ж, я - человек решительный. Прямо при нем сняла трубку и позвонила домой, что буду ночевать у подруги.

- Любовь с первого взгляда, так сказать...

- Это что, ирония?"

(Варахасий прервал чтение.

- Я уже доложил тебе, - сказал он, - что эта девица оказалась очаровательной особой. И говорила она со мной охотно, словно только и ждала случая выговориться. А когда я сострил насчет любви с первого взгляда, лицо ее исказило бешенство. То есть это я говорю - исказило, на самом деле оно осталось прекрасным.)

- "Это что - ирония?

- Какая уж тут ирония, Валентина Мирленовна, избави Бог...

- Вы его не знали... Да и никто его не знал, даже самые близкие приятели. Одна только я знала, потому, наверное, что он был первым в моей жизни мужчиной. Я его любила без памяти. Хотя с самого того вечера знала, чувствовала, что не надолго мне это счастье...

- Он вам сказал, что скоро умрет?

- Ерунда! Не мог он мне этого сказать. Он был здоров, он был совершенно здоров и невыразимо нежен... Мать никогда не была со мной так нежна, как он. Только однажды...

- Что?

- Незадолго до... Ну, недели за две до смерти он вдруг сказал мне ни с того ни с сего, ночью, я уже задремала... Громко и отчетливо сказал: "Скоро нам расставаться", а я спросила сквозь дремоту: "Почему?" И он ответил: "Потому что тебе дальше, а мне обратно, Нэко-тян..."

- Простите... как он вас назвал?

- Нэко-тян. Он меня так называл иногда. Когда-то он был в Маньчжурии и влюбился там в одну японочку, и она научила его так ее называть. Ласкательное прозвище. Нэко-тян. Мне очень нравилось, когда он так меня называл..."

 

 

- Теперь у нас пойдет мужчина, - сказал Варахасий. - Константин Пантелеевич Шерстобитов, бывший однополчанин Воронцова. Рассказал он много любопытного, и много чего я из его рассказов выписал, но всего читать не стану, а зачитаю только небольшой отрывочек. Слушай.

- "...Вот там-то, за Друтью, меня и накрыло. Друть мы с ходу перескочили, а как на обрыв выперлись - трах-бах, и ничего не помню. Очнулся уже в санбате. Полноги как не бывало, мозжит - сил нет, лью слезы, а что поделаешь? Ладно. И вот за час, как меня в тыл отправлять, является Никитка. Живой-здоровый, весь в пыли, рот до ушей, левая рука на перевязи, тоже его зацепило, но легонько, остался в строю. Как уж он ко мне прорвался - не знаю, не скажу. Ну, торопливо перекинулись о том о сем, оказывается, комбата у нас опять убило, поцеловались на прощанье, а затем сует он мне в руку сложенную бумажку и говорит мне: ты, говорит, как я тебе написал здесь, так и сделай, да не забудь, говорит, а то после Победы сам тебя найду и, несмотря, что ты теперь инвалид, рыло на сторону сворочу по старой дружбе. И убежал. Ну, развернул я бумажку, читаю. Сейчас уже не помню в точности, как там было написано, лет-то много прошло, но смысл был вот какой. Чтобы осенью в сорок седьмом году, когда буду жениться на Любаше из Медведкова, чтобы непременно позвал на свадьбу. Во как.

- И что вы тогда подумали, Константин Пантелеевич?

- Что подумал... Я тогда ни о какой Любаше ни из какого Медведкова слыхом не слыхал. Первое, что я тогда подумал, - что Никита таким способом просто подбодрить меня хочет: ничего, дескать, жизнь продолжается, ты и без нот мужик хоть куда, не тушуйся, после войны встретимся... Но потом вспомнил всякие с ним случаи, ну, что я вам уже рассказал, и знаете, товарищ следователь, скрывать не стану, повеселел. А потом, пока по госпиталям валялся, все это, признаться, как-то подзабылось. И записку ту я где-то затерял, и помучиться порядком пришлось, мне ведь еще две операции делали... Словом, вспомнил я об этом только через четыре года, летом сорок седьмого.

- Расскажите, пожалуйста.

- Расскажу. Это интересно получилось. Я уже работал на Мытищинском. Раз задержался я в мастерских допоздна, халтурку одну работал, а дело в конце августа было, вечера уже темные, да еще дожди все время шли. Ну, ковыляю я себе домой, а темнотища, а грязища, а вся улица - ухаб на ухабе! И тротуар деревянный, с войны не чиненный. И загремел я в какую-то ямину. И культей своей прямо тычком в землю. Света Божьего невзвидел. Сижу, подняться не моту, только постанываю. И вдруг нежный такой надо мной голосок: "Вы что, гражданин, расшиблись?" Смотрю - рядом у калитки платьице белеется. "Расшибся, - говорю, - девушка, да и как не расшибиться, когда вы у своего дома волчьих ям нарыли, а у меня всего одна нога!" Короче, помогла она мне подняться, завела в свою комнатушку, усадила на кушетку, захлопотала. И между прочим говорит: улица, говорит, здесь и верно нехорошая, только, говорит, это дом не мой, я здесь только комнату снимаю, а живу, говорит, я в Медведкове. А звать, спрашиваю, как? Люба меня зовут. Во! У меня в голове словно молния ахнула - разом все припомнил.

- И женились?

- Конечно, женился. Куда деваться? Да и то сказать: тридцать лет живем душа в душу, двух сыновей вырастили.

- Воронцова на свадьбу позвали?

- Еще бы! Разыскал через адресный стол, он где-то на Большой Андроньевской тогда жил, я потом у него был раза два... Сидел, сидел он у меня на свадьбе... Тут только вот какая штука получилась. Накануне как нам в загс идти, я рассказал сдуру Любаше все эту историю...

- Почему же - сдуру?

- Получилось, что сдуру. На свадьбе Люба все к нему присматривалась и вроде как бы поеживалась, что ли... Он, правда, ничего, наверное, такого не заметил. Веселый был, расцеловал нас, выпивал хорошо, закусывал, "горько" кричал... Только спустя какое-то время зашел у нас с Любой о нем разговор, и она мне говорит: если, говорит, ты меня любишь, держись от него подальше. Я страшно удивился. Почему? - говорю. У него, говорит, глаз нехороший, зловещий. Я ее на смех поднял, застыдил, рассердился даже, однако она - ни в какую. Твердит одно: если, дескать, меня любишь... Ну, что с ней поделаешь? Тайком от нее встретился я с Никиткой несколько раз, да так и разошлись наши дорожки..."

 

 

Алексей Т. снова взял дневник и отыскал запись: "Костя Шерстобитов (ранен на Друти, июнь 44; женился на Любаше из Медведкова, осень 47)".

- Заурядный случай ясновидения, - саркастически пробормотал он и снова положил дневник на стол. - Читай дальше.

- Дальше, - сказал Варахасий, - у нас с твоего позволения пойдет еще один мужчина. Капитан 1-го ранга в отставке Микаэл Грикорович Хачатрян, друг детства Воронцова. Читаю:

- "Значит, умер Никита... Ай, как люда вокруг мрут! Вот и мама у меня умерла недавно. Правда, ей под восемьдесят уже было... Жаль Никиту, очень жаль. Из мужской части мы с ним в нашем классе всего двое, пожалуй, в живых оставались, остальных всех война съела... Так вам о нем в школьные годы? Гм... А позвольте полюбопытствовать, зачем это вам?

- Меня, собственно, интересует, не замечались ли вами в характере, повадках, высказываниях школьника Никиты Воронцова какие-либо странности, несообразности... ненормальности даже?

- Гм... Пожалуй, Никита действительно был в какой-то мере странный парнишка. Гм... Мы с ним большие приятели, что называется, водой не разольешь, но, говоря откровенно, я его иногда побаивался. Держался он как-то слишком по-взрослому, слишком навытяжку, если вы понимаете, что я хочу сказать, слишком сдержанно. А если уж расходился, то это у него получалось просто даже страшно.

- Боюсь, я не совсем улавливаю...

- Поясню на паре примеров. Гм... Вот была у нас в школе такая шпанистая компания, человек десять хулиганов под предводительством некоего Гришки-Мурзы. Не знаю, чем мы с Никитой им не понравились, но принялись они нас бить. Где ни встретят, там бьют. Завтраки отнимали, карманные деньги, шапки срывали и закидывали куда-нибудь... Сами знаете, как это у подростков бывает. Первобытная жестокость. Гм... Мы с Никитой года два это терпели, а то и три. Не ябедничали, конечно, да и бесполезно было ябедничать. И вот однажды встречают они нас на дороге из школы и принимаются за дело. Обычно мы как? Кое-как прикрываемся, стараемся проскочить поскорее и во все лопатки удрать. И вдруг Никита разворачивается и выдает самому Гришке-Мурзе прямой в переносицу. Мне даже хруст послышался, клянусь Богом. Это было совершенно неожиданно, и они оцепенели. А Никита уже одного бьет ногой в пах, другого хватает за волосы и с треском ударяет мордой о подставленное колено, третьего еще как-то. Гм... Они опомнились и набросились на него всем скопом, обо мне забыли, а я совершенно, знаете ли, ополоумел, в глазах темно, и ору нечленораздельно на всю улицу. Они здорово тогда избили Никиту, но и сами потерпели урон... К счастью, сбежались прохожие. Гм... Да. И вот после этого дня Никита стал сам подстерегать их поодиночке и избивать. Я иногда присутствовал. Это было ужасно. Это было... Это было невероятно жестоко, умело и, я бы сказал, по-деловому. То есть он дрался не так, как обыкновенно дерутся мальчишки, - не стремился оскорбить ударами, унизить, просто показать свое превосходство. Гм... Он как бы работал. Начал он прямо с Мурзы. Напал на него в школьной уборной и всю перемену деловито и страшно его обрабатывал. Все эти мальчишеские правила - "до первой крови", "под дых не бить", "ножку не подставлять", "лежачего не трогать" - все это он игнорировал. Уже через минуту несчастный Мурза валялся на кафельном полу и хрипел, а Никита трудился над ним и кулаками, и башмаками, и по-всякому. Мы оцепенели от ужаса, никто не решался вмешаться, даже старшеклассники. Клянусь Богом, такую ледяную жестокость я видел потом только в кино, в гангстерских фильмах!"

(Тут Варахасий опять прервал чтение.

- Поразительно, - произнес он, усмехаясь, - как цепко держится мальчишка даже в пожилых мужиках! Полковник в отставке, на шестом десятке, а раздухарился так, что мне вчуже страшно стало. Глаза выкатил, руками размахивает, вскочил, ногами показывает, как наш Никита пинками этого Мурзу угощал... Долго он в таком роде повествовал, мы на этом останавливаться не будем, тут и так все ясно, а перейдем к следующему пункту. Продолжаю.)

- "Понятно, Микаэл Грикорович. Ну, а другой пример?

- Какой - другой?

- Вы обещали пояснить на паре примеров. Один вы привели. А второй?

- Гм... Второй пример... Только я вас прошу понять, что тут у меня скорее впечатления, своими, так сказать, глазами я почти ничего не видел. Гм... Одним словом, с какого-то времени я стал замечать, что Никита необычайно смело ведет себя с девочками. Вы знаете, как обычно подростки в четырнадцать-пятнадцать лет: и хочется, и колется... подсмотреть там, похихикать, а самого то в жар, то в холод, и вообще по большей части одни лишь мечтания бесплодные. Так вот, Никита вдруг обнаглел до крайней степени. И я почти уверен, что случилось у него что-то с одной нашей одноклассницей...

- Понятно. Микаэл Грикорович, вот вы сказали - "с какого-то времени". А поточнее не припомните?

- Помню. И скажу вам совершенно точно. У Никиты случился приступ мозгового расстройства. Вообще-то он был парень здоровый, не болезненный, а тут вдруг слег, потерял память, в сильном жару несколько дней пролежал. Голову он застудил, что ли... или ударился... Не помню уже сейчас. И все эти, как мы их с вами называем, странности начались у него вскоре после этой болезни.

- И когда это случилось?

- Помню совершенно точно. В седьмом классе, в зимние каникулы. Я это помню потому, что во время этих каникул мы с ним начали увлекаться химией. Я-то в восьмом классе к ней поохладел и ударился в электротехнику, а Никита так химиком и остался...

- Кто такая Галина Родионовна?

- Галина Родионовна? Гм... Не помню что-то...

- Это тоже может быть из ваших школьных лет.

- А! Галина Родионовна! Да-да-да, как же! Учительница была у нас такая, англичанка, пришла к нам прямо из института. Между прочим, Никита английский знал просто в совершенстве..."

 

 

Алексей Т. бросил на стол дневник и сказал устало:

- Кто там у тебя еще остался?

- Осталась у нас последняя фигура, - отозвался Варахасий Щ. - Светлана Федоровна Паникеева, в девичестве Кривоносова, племянница нашего Воронцова и его единственная наследница.

- И было там что наследовать?

- Как же! Библиотека после него осталась неплохая, мебель... из одежды кое-что... Если ты помнишь, в свое время она вышла замуж и уехала с мужем на Север, а в начале шестидесятых они вернулись, обремененные огромными деньгами и целым выводком детишек. Ну-с, она оказалась незатейливая, простоватая, хотя, доложу тебе, в свои сорок семь годочков еще очень и очень... Ладно, это, конечно, в сторону, а зачитаю я тебе сейчас свою одну маленькую выдержку, самую интересную, как мне представляется.

- Валяй. Слушаю.

- "А что ему дано было будущее знать, так я это еще девчонкой поняла. Он меня любил, Никита, жалел очень и играл, бывало, со мной, и книжки читал мне, и пел, когда я болела... Я часто в детстве болела. И вот песни он мне пел иной раз такие, каких тогда ни от кого услышать было нельзя, а услышала я их снова уже взрослой и много позже войны. "Эх, дороги, - он пел, - пыль да туман", "Черного кота", "Вы слышите, грохочут сапоги"... И про войну он досконально знал, что она будет, и когда, и какая будет. Вот, помню, поет он мне свою любимую, я ее тоже очень любила, хотя и мало понимала, конечно... Поет это он: "Ах, война, что ж ты сделала, подлая..." И тут папа входит к нам. А Никита ни при ком не любил петь, только мне, но не остановился, до конца спел. Папа дослушал и говорит: "О чем ты поешь, Никитка?" Он отвечает: "О войне, Федя, о войне пою". - "О какой такой войне?" - "А о той, что в будущем году начнется, и многие на ней голову сложат". - "Эх, типун тебе на язык", - папа говорит. А я гляжу, Никита на него глядит, и в глазах слезы..."

 

 

Алексей Т. досмотрел, как складываются в папку скрепленные скрепкой листки и общая тетрадь в заплесневелой клеенчатой обложке, и перевел взгляд на окно. За окном царило яркое солнечное утро.

- Ну, как это тебе? - спросил Варахасий Щ., завязывая белые тесемки.

- А тебе? - спросил Алексей. - Размотал задачку?

- Есть у меня, есть кое-какие мысли, скрывать не стану...

Алексей Т. скривился насмешливо:

- Ясновидящий? Путешественник по времени?

- Не-ет, ясновидящий - это, брат, что... Это банальщина. Вот путешественник - это уже ближе к делу.

- Не с чего, так с бубен.

- А давай подискутируем, - предложил Варахасий Щ. - Если ты не устал, конечно.

- Давай, - согласился Алексей Т. - Только сначала прикончим эту благодать.

И он потянулся за бутылкой, в которой оставалось еще стопки на две, а то и на все три.

 

 

 

 

ДИСКУССИЯ

 

Если тщательно сопоставить все данные (рассуждал Варахасий Щ.), то рисуется парадоксальная картина, а именно: Никита Сергеевич Воронцов прожил неопределенное множество жизней. В романтической литературе известны персонажи, прожившие несколько жизней, - достаточно вспомнить хотя бы джеклондоновского Скитальца, который в своей смирительной рубахе носился из эпохи в эпоху, как страдающий поносом из сортира в сортир. Красиво, спору нет. Случай же с Никитой Воронцовым совсем иного рода. Про него точнее будет сказать, что не множество жизней он прожил, а прожил он одну и ту же жизнь множество раз. И судя по всему, было это достаточно тяжко, тоскливо и утомительно. Недаром, недаром поется в старинной песенке (слова народные): "Лучше сорок раз по разу, чем за раз все сорок раз"...

Да, Никита Воронцов действительно был путешественником по времени, только не по своей воле и в весьма ограниченных пределах. И выглядело это следующим образом. Воронцов благополучно доживает до вечера 8 июня семьдесят седьмого года. В 23 часа 15 минут по московскому времени некая сила останавливает его сердце, а сознание мгновенно переносит на сорок лет назад, в ночь на 7 января тридцать седьмого года, где оно внедряется в мозг Воронцова-подростка, причем внедряется со всем опытом, со всей информацией, накопленными за прожитые сорок лет, напрочь вытесняя, между прочим, все, что знал и помнил Воронцов-подросток до этой ночи. Далее, Воронцов снова благополучно доживает до вечера 8 июня семьдесят седьмого года, и снова та же самая неведомая сила убивает его тело и переносит его сознание, обогащенное, кстати, опытом и информацией новых сорока лет... и так далее, и так далее.

И так повторялось с ним неопределенное, может быть, и неисчислимое множество раз. Возможно, тысячу и одну жизнь прожил Никита Воронцов. Возможно, в последних своих жизнях он уже давно забыл, когда это произошло с ним впервые. А возможно, впервые это никогда и не происходило... (Только не надо недоуменно разводить руки и закатывать глаза: наука как форма человеческого воображения умеет, конечно, много гитик, но натура умеет этих гитик в неисчислимое множество раз больше.)

Следует принять во внимание, что в подробностях все эти его жизни совпадать, конечно, не могли. Слишком много случайностей возникает в каждой жизни, слишком много ситуаций выбора и вариантов ситуаций в микросоциумах. Скажем, в одной жизни Воронцов мог жениться на Вере, в другой - на Клеопатре, в третьей - на Розе, а в четвертой он мог вообще от этого дела воздержаться и дать себе отдых от семейных тягот. Допускается даже, что когда-то его одолела тоска и он повесился еще до войны, а когда-то его разорвало на куски вражеским снарядом, а когда-то он погиб в авиационной катастрофе задолго до своего срока. Но когда бы и при каких бы обстоятельствах ни прерывалась его жизнь, он неизменно возвращался в ночь на 7-е января тридцать седьмого года и заново начинал очередное сорокалетие.

Нет смысла задаваться вопросом (продолжал Варахасий Щ., подняв толстый указательный палец), как и почему все это происходило и почему именно с Воронцовым. Наука эти высоты еще не превзошла и превзойдет, надо думать, не в ближайшие дни. Ибо речь здесь идет о природе времени, а время - это такая материя, в которой любой из нас не менее компетентен, чем самый великий академик. Возможно, гипотеза, предложенная им, Варахасием Щ., и не соответствует действительному положению дел в мироздании, но пусть кто-нибудь попробует ее опровергнуть! В частности, совершенно не имеет смысла закатывать пустые глаза, шевелить губами и загибать пальцы. Пустое это дело - пытаться представить себе, как соотносились бесчисленные реальности Никиты Воронцова с нашей единственной реальностью. Мы имеем здесь дело, вне всякого сомнения, с высшими, нам еще неведомыми проявлениями диалектики природы, человеческий мозг к ним пока не приспособлен, особенно мозг довольно рядового литератора, так что нечего тут напрягаться, а то, не дай Бог, пупок развяжется. Надлежит просто принять как данность: Никите Воронцову выпало много раз проходить мостами, "по якым нам бильше не ступаты...".

Тут Алексей Т. прервал приятеля. Он осведомился, случайно ли именно сегодня его угостили этой прекрасной песней.

Варахасий Щ. заверил, что это вышло совершенно случайно.

Тогда Алексей Т. запахнул халат, встал и заговорил. Он сказал, что не станет притворяться, будто странные подробности жизни Никиты Воронцова не произвели на него впечатления. Не собирается он отрицать и того обстоятельства, что гипотеза Варахасия Щ. поражает смелостью и необычностью. Будучи всего лишь довольно рядовым литератором, он, Алексей Т., готов тем не менее дать гарантию, что эта гипотеза вознесет следователя городской прокуратуры Варахасия Щ. на самую вершину научного Олимпа и усадит его там в аккурат между Эм Ломоносовым и А Эйнштейном.

С другой стороны (продолжал Алексей Т.), тщательное сопоставление всех данных позволяет выработать и гипотезу совершенно иного толка. Варахасий Щ. не станет притворяться, будто странные подробности жизни Никиты Воронцова нельзя сочинить для поражения приятелей и особенно студенточек-юристочек. Не будет Варахасий отрицать и того обстоятельства, что современным криминалистам ничего не стоит изготовить заплесневелую тетрадочку и исписать в ней несколько страничек выцветшими чернилами. И как довольно рядовой, но все же литератор, он, Алексей Т., готов дать гарантию, что эта затея вознесет следователя городской прокуратуры Варахасия Щ. на какой-нибудь отрог литературного Олимпа и усадит его там в аккурат между Бэ Мюнхгаузеном и Кэ Прутковым.

Сказавши это, Алексей Т. сел, закинув ногу на ногу, и посмотрел на приятеля с наивозможнейшей снисходительностью.

Варахасий Щ. несколько раз задумчиво кивнул. Затем он сморщился и почесал за ухом. И затем он заговорил.

- Изложено недурно и убедительно, - произнес он. - Наличествует здоровая ирония. Неплох и слог. Особенно мне понравилось местечко между Мюнхгаузеном и Прутковым. А?

- Ну, это я преувеличил, - поспешно сказал Алексей. - В пылу полемики, так сказать. Они, конечно, до такой зауми не опускались.

- Зауми? - удивился Варахасий. - Видать, не знаешь ты, что такое настоящая заумь. Но вам бы все попроще бы. Как это ваш брат расписывает: "Васятка сунул ногу в отцовский сапог и загромыхал на двор. Аришка выпорхнула из отхожего места с визгом: "Го-го-го! Трактора ишшо гранулировать почву под озимые стартовали, а вы все чикаетеся!"

- Ломоносов! - огрызнулся Алексей Т.

- От такого слышу, - хладнокровно парировал Варахасий Щ. - Фэ Абрамов.

Приятели помолчали. Потом Алексей Т. сердито буркнул:

- Дай сюда дневник.

Он перебросил две-три страницы и углубился в чтение. Варахасий прибрал со стола и принялся мыть посуду.

- Чайник поставить? - спросил он.

Алексей не ответил.

- Чайник, говорю, поставить? - гаркнул Варахасий.

Тогда Алексей захлопнул дневник, бросил его на стол и крепко потер ладонями лицо.

- Сядь и послушай, - сказал он коротко.

Варахасий вернулся к столу, и Алексей, глядя поверх его головы припухшими от бессонной ночи глазами, начал:

 

 

 

"ИНТЕРВЬЮ, ДАННОЕ СКИТАЛЬЦЕМ ПО ВРЕМЕНИ Н.ВОРОНЦОВЫМ ПИСАТЕЛЮ И ЖУРНАЛИСТУ АЛЕКСЕЮ Т.

 

- Скажите, что вы испытываете при воскрешении?

- Боль. А потом несколько дней тоску и ужас.

- Почему же тоску и ужас?

- Потому что всякий раз впереди война, вселенское злодейство, вселенские глупости, и через все это мне неминуемо предстоит пройти.

- Неминуемо? Всякий раз?

- Да. Это обстоятельства капитальные, они составляют непременный фон каждой жизни.

- А вы никогда не пытались их предотвращать? Кого-либо предупреждать, писать письма, выступать где-нибудь?

- Было когда-то. Очень давно, тысячу лет назад, должно быть. Помню уже довольно смутно. Нет, ничего не получалось. Приходилось даже кончать самоубийством. Один раз сгнил в концлагере. Три раза меня расстреляли, а однажды убили прямо на улице железными прутьями, минут десять убивали, было очень мучительно. "Ведь ясновидцев - впрочем, как и очевидцев, - во все века сжигали люди на кострах..." А я был в одном лице и ясновидец, и очевидец. Нет, что один человек ничего не может, это я всегда знал, но иногда просто не выдерживал.

- Понятно. Это об обстоятельствах, как вы выражаетесь, капитальных. Но в обычных, житейских... Я бы, например, если бы знал заранее, своего отца спас. Просто в тот день не выпустил бы его из дому, запер бы в квартире.

- Бесполезно. Житейские обстоятельства обычно в каждой жизни складываются по-разному. У вас с отцом что случилось?

- Попал под грузовик.

- Ну, а в другой жизни этот грузовик с вашим отцом не встретился бы. Либо минутой раньше проехал, либо позже, а то и вообще еще за месяц до того разбился бы и пошел в металлолом. Я в прошлой жизни на Верочке Корнеевой женился, а в этой встретился с нею, когда она уже замуж вышла и дочку родила.

- Но родинка у нее...

- А родинка, видимо, возникает из обстоятельств тоже капитального плана, разве что не политических.

- Простите, мы отвлеклись. Значит, в личном плане никого ни о чем нельзя предупредить, удержать от гибельного, предотвратить несчастье?

- Бесполезно. Судите сами. Я предупреждаю Федю, мужа своей сестры Серафимы, что его убьют под Харьковом. Что же ему делать, дезертировать? Проситься на другой фронт? Пустить себе пулю в лоб назло предсказанию? Я уже не говорю о том, что его убивают под Харьковом только в последних пяти моих жизнях, а за двести лет до этого он регулярно умирал совсем другой смертью.

- Это, наверное, тяжкое бремя - бессильное знание.

- Правда. Порой я ощущаю его как невыносимое. Бывает, очень хочется умереть по-настоящему, как другие...

- Но ведь есть и радости в вашем положении!

- Да, конечно, и могу заверить, что никто из вас не радуется своим радостям так, как я своим.

- Если можно, расскажите подробно.

- Не буду я подробно. Все равно вы не поймете.

- Вино, любовь, путешествия?

- Это наслаждения, а не радости. Наслаждения у нас с вами одни и те же. Радости разные.

- Скажите, это не случайно, что вы перед смертью не уничтожили свой дневник?

- Нет. И не случайно, как я обставил свою смерть.

- Вы хотите сказать...

- Мой дневник должен был попасть в руки не к моей преподобной курице-племяннице, а к следователю городской прокуратуры Варахасию Щ.

- Благодарю вас. До встречи в нашей следующей жизни."

 

 

- Как это тебе? - произнес Алексей Т. самодовольно.

- Чрезвычайно неровный слог, - отозвался Варахасий Щ. - Тотчас видно, что не человек писал. Начнет так, как следует, а кончит собачиною. Впрочем, все же се глас не мальчика, но мужа. Если бы ты почаще...

Бог знает, какой совет собирался дать Варахасий своему приятелю, но тут затренькал дверной звонок. Варахасий вышел в прихожую и вернулся, разворачивая телеграмму.

- "Доехали устроились благополучно, - прочитал он вслух, - целуем любимого мужа папочку Саша Глаша Даша".

Варахасий сладко зевнул и потянулся.

- Вот и прекрасно, - сказал он. - Пошли спать. Постелю тебе в кабинете, не возражаешь? Славно, однако, что сегодня не работать. И междусобойчик получился на славу, как ты находишь?

- На славу, - согласился Алексей.

Он тоже сладко зевнул и вдруг захлопнул рот, стукнув зубами. Он весь сотрясся.

- Знаешь, - произнес он хриплым шепотом, - по мне так лучше к чертям в ад, чем обратно...

Варахасий промолчал. Может быть, он не расслышал.

[Flamenko]

^ Прочитал. Хуйня.

[Real Hero]

прочел до половины

мне норм

[KotZhilkina]

^ Прочитал. Хуйня.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Год 1647 был год особенный, ибо многоразличные знамения в небесах и на земле грозили неведомыми напастями и небывалыми событиями.

Тогдашние хронисты сообщают, что весною, выплодившись в невиданном множестве из Дикого Поля, саранча поела посевы и травы, а это предвещало татарские набеги. Летом случилось великое затмение солнца, а вскоре и комета запылала в небесах. Над Варшавою являлись во облаке могила и крест огненный, по каковому случаю назначалось поститься и раздавали подаяние, ибо люди знающие пророчили, что мор поразит страну и погибнет род человеческий. Ко всему еще и зима наступила столь мягкая, какой и старики не упомнят. В южных воеводствах реки вообще не сковало льдом, и, каждодневно питаемые снегом, тающим с утра, они вышли из берегов и позаливали поймы. Часто шли дожди. Степь размокла и сделалась большою лужею, солнце же в полдни припекало так, что – диво дивное! – в воеводстве Брацлавском и на Диком Поле луга и степь зазеленели уже к середине декабря. Рои на пасеках колотились и гудели, а по дворам мычала скотина. Поскольку ход натуры вовсе, казалось, повернул вспять, все на Руси, ожидая небывалых событий, обращались тревожной мыслью и взором к Дикому Полю, так как беда могла прийти скорее всего оттуда.

На Поле же ничего примечательного не происходило. Никаких особых побоищ или стычек, кроме привычных и всегдашних, не случалось, а об этих ведали разве что орлы, вороны, ястребы и полевой зверь.

Уж таким оно, это Поле, было. Последние признаки оседлой жизни к югу по Днепру обрывались вскоре за Чигирином, а по Днестру – сразу за Уманью; далее же – до самых до лиманов и до моря – только степь, как бы двумя реками окаймленная. В днепровской излучине, на Низовье, кипела еще за порогами казацкая жизнь, но в самом Поле никто не жил, разве что по берегам, точно острова среди моря, кое-где попадались «паланки». Земля, хоть и пустовавшая, принадлежала de nomine[1] Речи Посполитой, и Речь Посполитая позволяла на ней татарам пасти скот, но коль скоро этому противились казаки, пастбища то и дело превращались в поле брани.

Сколько в тех краях битв отгремело, сколько народу полегло – ни счесть, ни упомнить. Орлы, ястребы и вороны – одни про то и знали, а кто в отдалении слышал плескание крыл и карканье, кто замечал птичьи водовороты, над одним кружащиеся местом, тот знал, что либо трупы, либо кости непогребенные тут лежат… На людей в травах охотились, словно на волков или сайгаков. Охотился кто хотел. Преступник в дикой степи спасался от закона, вооруженный пастырь стерег стада, рыцарь искал приключений, лихой человек – добычи. Казак – татарина, татарин – казака. Бывало, что и целые дружины стерегли скот от бесчисленных охотников до чужого. Степь, хоть и пустовавшая, вместе с тем была не пустая; тихая, но зловещая; безмятежная, но полная опасностей; дикая Диким Полем, но еще и дикостью душ.

Порою прокатывалась по ней большая война. Тогда волнам подобно плыли татарские чамбулы, казацкие полки, польские или валашские хоругви; по ночам ржание коней вторило волчьему вою, голоса барабанов и медных труб долетали до самого Овидова озера, а то и до моря, а на Черном Шляхе, на Кучманском – тут, можно сказать, просто половодье людское. Рубеж Речи Посполитой стерегли от Каменца и до самого до Днепра заставы и «паланки», так что, если дороги грозились наводниться пришельцами, об этом узнавали по бессчетным птичьим стаям, всполошенным чамбулами и устремлявшимся на север. Но татарин – выступи он из Черного Леса или перейди Днестр с валашской стороны – появлялся все-таки в южных воеводствах вместе с птицами.

Однако в зиму ту шумливые птицы не устремлялись к Речи Посполитой. В степи было даже тише обычного. К началу повествования нашего солнце уже садилось, и красноватые лучи его озаряли округу, пустынную совершенно. По северному краю Дикого Поля, по всему Омельнику до самого его устья наизорчайший взгляд не углядел бы ни живой души, ни даже малейшего движения в темном, сохлом и поникшем бурьяне. Солнце теперь только половиною круга своего виднелось над горизонтом. Небо меркло, отчего и степь помалу погружалась в сумрак. На левом берегу, на небольшой возвышенности, скорее похожей на курган, чем на холм, еще виднелись остатки каменной твердыни, поставленной некогда Теодориком Бучацким и разрушенной затем войнами. От руин этих ложились длинные тени. Внизу поблескивали воды широко разлившегося Омельника, в месте том сворачивавшего к Днепру. Но свет все более меркнул и на небе, и на земле. С высоты доносились клики журавлей, тянувших к морю, более же ни один голос безмолвия не нарушал.

Ночь легла на пустыню, а с нею пришло и время духов. По заставам не смыкавшие глаз рыцари рассказывали тогда друг другу, что ночами являются в Диком Поле призраки тех, кто погиб или умер без покаяния напрасной смертью, и кружатся вереницами, в чем не помеха им ни крест, ни храм господень. Поэтому, когда шнуры, указывавшие полночь, начинали догорать, на заставах по этим несчастным служили заупокойную. Еще рассказывали, будто такие же тени, но всадников, скитаясь по глухим местам, заступают дорогу проезжим, стеная и моля о знаке креста святого. Бывали призраки, пугавшие людей воем. Искушенное ухо издалека могло отличить их завывания от волчьих. Еще видали целые воинства теней – эти иногда столь близко подходили к заставам, что часовые трубили larum[2]. Такие случаи предвещали, как правило, немалую войну. Встреча с одиночной тенью тоже не сулила ничего хорошего, но не всегда следовало предполагать недоброе, ибо перед дорожными иногда и живой человек возникал и пропадал, как тень, так что только призраком и мог быть сочтен.

А поскольку над Омельником спустилась ночь, ничего не было удивительного в том, что сразу – возле заброшенной крепости – возник не то дух, не то человек. Луна, как раз выглянувшая из-за Днепра, выбелила пустынную местность, головки репейников и степные дали. Тотчас ниже по течению в степи появились какие-то ночные создания. Мимолетные тучки то и дело застили луну, и облики эти то белелись во тьме, то меркли. Иногда они пропадали вовсе и как бы таяли во мраке. Приближаясь к вершинке, на которой стоял упомянутый всадник, они, то и дело останавливаясь, тихо, осторожно и медленно крались.

В движении этом было что-то пугающее, впрочем, как и во всей степи, с виду такой безмятежной. Ветер порою задувал с Днепра, поднимая печальный шелест в сохлых репьях, клонившихся и трепетавших точно с перепугу. Но вот поглощенные тенью развалин облики пропали. В бледном сиянии ночи видать было только недвижимого на взгорье всадника.

Однако шелест привлек и его внимание. Подъехав к самому крутояру, он внимательно стал вглядываться в степь. Сразу улегся ветер, шелест умолк, и сделалась тишина мертвая.

Вдруг раздался пронзительный свист. Многие голоса разом и душераздирающе завопили: «Алла! Алла! Исусе Христе! Спасай! Бей!» Загремели самопалы, красные вспышки разорвали мрак. Конский топот смешался с лязгом железа. Еще какие-то всадники возникли в степи словно из-под земли. Настоящая буря взметнулась в этой только что безмолвной и зловещей пустыне. Потом стоны человеческие стали вторить страшным воплям, и наконец все утихло. Бой закончился.

Надо полагать – в Диком Поле разыгрывалась одна из обычных сцен.

Всадники съехались на взгорье, некоторые спешились, внимательно к чему-то приглядываясь.

Из темноты послышался громкий, повелительный голос:

– Эй там! Высечь огня да запалить!

Тотчас посыпались искры, и сразу вспыхнул сухой очерет с лучиной, каковые путешествующий по Дикому Полю всегда возил с собою.

Немедля в землю был воткнут шест с каганцом, и падающий сверху свет резко и ярко осветил десятка полтора людей, склонившихся над кем-то, недвижно распростертым.

Это были воины в красной придворной форме и в волчьих шапках. Один, сидевший на добром коне, по виду командир, спрыгнув на землю, подошел к лежащему и спросил у кого-то:

– Ну что, вахмистр? Живой он или нет?

– Живой, пан наместник, хрипит вот, арканом его придушило.

– Кто таков?

– Не татарин, важный кто-то.

– Оно и слава богу.

Наместник внимательно пригляделся к лежащему человеку.

– По виду гетман, – сказал он.

– И конь у него – аргамак редкостный, какого и у хана нету, – ответил вахмистр. – Да вон его держат!

Поручик поглядел, и лицо его просветлело. Рядом двое солдат держали и вправду отменного скакуна, а тот, прижимая уши и раздувая ноздри, протягивал голову и глядел устрашенным глазом на лежащего хозяина.

– Уж конь-то, конечно, наш будет? – поспешил спросить вахмистр.

– А ты, подлая душа, христианина в степи без коня оставить хочешь?

– Так ведь в бою взятый…

Дальнейший разговор был прерван вовсе уж громким хрипением удавленного.

– Влить человеку горелки в глотку! – сказал наместник. – Да пояс на нем распустить.

– Мы что – тут и заночуем?

– Тут и заночуем! Коней расседлать, костер запалить.

Солдаты живо бросились исполнять приказания. Одни стали приводить в чувство и растирать лежащего, другие отправились за очеретом, третьи разостлали для ночлега верблюжьи и медвежьи шкуры.

Наместник, не беспокоясь более о полузадушенном незнакомце, расстегнул пояс и улегся возле костра на бурку. Был он очень молод, сухощав, черноволос и весьма красив; лицо имел худое, а нос – выдающийся, орлиный. Взор наместника пылал бешеной отвагою и задором, но выражение лица при этом не теряло степенности. Значительные усы и давно, как видно, не бритая борода вовсе делали его не по возрасту серьезным.

Тем временем двое солдат стали готовить ужин. Они пристроили на огне заготовленные бараньи четверти, из тороков вытащили несколько дроф, подстреленных днем, несколько куропаток и одного сайгака, которого солдат тут же принялся обдирать. Костер горел, отбрасывая в степь огромный красный круг. Удушенный стал потихоньку приходить в себя.

Какое-то время водил он налитыми кровью глазами по незнакомцам, затем попытался встать. Солдат, прежде разговаривавший с наместником, приподнял лежавшего, подхватив под мышки; другой сунул ему в руки обушок, на который незнакомец тяжело оперся. Лицо его с надувшимися жилами оставалось багровым. Наконец сдавленным голосом он прохрипел первое слово:

– Воды!

Ему дали горелки, которую он пил и пил, и, как видно, не без пользы, потому что, оторвавшись наконец от фляги, спросил уже более отчетливо:

– У кого это я?

Наместник встал и подошел к нему.

– У тех, кто вашу милость спасением подарили.

– Значит, не вы накинули аркан?

– Наше дело, милостивый государь, сабля, не аркан. Бесчестишь добрых жолнеров подозрением. А поймали тебя какие-то лихие люди, татарами переодетые. На них, ежели любопытствуешь, можешь поглядеть; вон они, как бараны порезанные, лежат.

И наместник указал рукой на темные тела, лежавшие у подошвы взгорья.

Незнакомец на это сказал:

– Если так – позвольте же мне отдышаться.

Ему подложили войлочную кульбаку, устроившись на которой он погрузился в молчание.

Это был мужчина в расцвете лет, среднего роста, в плечах широкий, почти исполинского телосложения, с поразительными чертами лица. Голову он имел огромную, кожу дряблую, очень загорелую, глаза черные и, точно у татарина, слегка раскосые; узкий рот его обрамляли тонкие усы, по оконечьям расходившиеся широкими кистями. На мощном лице были написаны отвага и высокомерие. Тут совмещалось что-то притягательное и вместе с тем отталкивающее: гетманское достоинство, смешанное с татарской лукавостью, благожелательность и злость.

Отсидевшись несколько времени, он встал и, не поблагодарив, совершенно неожиданно отправился глядеть на убитых.

– Мужлан! – буркнул наместник.

Незнакомец между тем внимательно вглядывался в лицо каждому, качал головою, словно поняв что-то, а затем медленно направился к наместнику, шаря по бокам и машинально ища пояс, за который хотел, как видно, заложить руку.

Не понравилась молодому наместнику таковая значительность в человеке, только что вынутом из петли, поэтому он язвительно сказал:

– Можно подумать, что ты, ваша милость, знакомых ищешь среди этих воров или заупокойную по ним говоришь.

Незнакомец серьезно ответил:

– И не ошибаешься ты, сударь, и ошибаешься; не ошибаешься, потому что искал я знакомых, однако, называя их татями, ошибаешься, ибо это слуги некоего шляхтича, моего соседа.

– Не из одного, видать, колодца берете воду вы с тем соседом.

Странная какая-то усмешка скользнула по тонким губам незнакомца.

– И в этом ты, сударь, ошибаешься, – пробормотал он сквозь зубы.

Спустя же мгновение добавил погромче:

– Однако прости мне, ваша милость, что я надлежащей не выразил благодарности за auxilium[3] и успешное спасение, каковые меня от столь неожиданной смерти упасли. Мужество твое, ваша милость, покрыло неосмотрительность того, кто от людей своих отдалился; но благодарность моя самоотверженности твоей не меньше.

Молвив это, он протянул руку наместнику.

Однако самоуверенный молодой человек даже не пошевелился и своей протягивать не спешил. Зато сказал:

– Нелишне бы сперва узнать, со шляхтичем ли имею честь, ибо хоть и не сомневаюсь в этом, но анонимные благодарности полагаю неуместными.

– Вижу я в тебе, сударь, истинно рыцарские манеры, и полагаешь ты справедливо. Речи мои, да и благодарность тоже, следовало мне предварить именем своим. Что ж! Перед тобою Зиновий Абданк, герба Абданк с малым крестом, шляхтич Киевского воеводства, оседлый и полковник казацкой хоругви князя Доминика Заславского тож.

– Ян Скшетуский, наместник панцирной хоругви светлейшего князя Иеремии Вишневецкого.

– Под славным началом, сударь, служишь. Прими же теперь благодарность мою и руку.

Наместник более не колебался. Панцирное товарищество хоть и глядело свысока на жолнеров других хоругвей, но сейчас пан Скшетуский находился в степи, в Диком Поле, где таким околичностям придавалось куда меньше значения. К тому же он имел дело с полковником, в чем тотчас же воочию убедился, потому что солдаты, возвращая Абданку пояс и саблю, мешавшие им приводить незнакомца в чувство, подали ему и короткую булаву с костяной рукояткой и яблоком из скользкого рога – обычную регалию казацких полковников. Да и платье на его милости Зиновии Абданке было богато, а умелый разговор обнаруживал живость ума и знание светского обхождения.

Так что пан Скшетуский пригласил его отужинать, поскольку от костра, дразня обоняние и аппетит, потянулся уже запах жареного. Солдат извлек мясо из огня и подал на оловянном блюде. Стали есть, а когда принесен был изрядный мех молдаванского вина, сшитый из козловой шкуры, завязалась и нескучная беседа.

– За наше скорое и благополучное возвращение! – возгласил пан Скшетуский.

– Ты сударь, возвращаешься? Откуда же, позволь поинтересоваться? – спросил Абданк.

– Издалече. Из самого Крыма.

– Что же ты там делать изволил? Выкуп возил?

– Нет, сударь полковник. К самому хану ездил.

Абданк с любопытством насторожился.

– Однако же в приятной компании побывал! С чем же ты к хану ездил?

– С письмом светлейшего князя Иеремии.

– Так ты в послах был! О чем же его милость князь изволил писать хану?

Наместник быстро глянул на собеседника.

– Сударь полковник, – сказал он, – ты глядел в глаза татям, которые тебя заарканили, и это дело твое; но о чем князь писал хану, это дело не твое и не мое, а их обоих.

– Я было удивился, – хитро заметил Абданк, – что его милость князь столь молодого человека послом к хану отправил, но, услыхав твой, сударь, ответ, более не удивляюсь, ибо хоть и молод ты годами, но опытностью и разумом зрел.

Наместник невозмутимо выслушал лестное замечание, покрутил разве что молодой ус и спросил:

– А скажи-ка мне, ваша милость, что поделываешь ты возле Омельника и откуда тут взялся, да еще один?

– А я не один, я людей на дороге оставил, и еду я в Кудак к пану Гродзицкому, командующему тамошним гарнизоном, к каковому меня его милость великий гетман послал с письмами.

– Отчего же ты не поплыл на байдаках?

– Таков был приказ, от коего отступать мне не подобает.

– Странно, и весьма, что его милость гетман так распорядился, ведь в степи-то ты и попал в столь неприятную передрягу; едучи же водою, наверняка избежал бы ее.

– Степи, сударь мой, теперь спокойные, я их знаю хорошо, а приключившееся – это злоба человеческая и invidia[4].

– Кому же ты так не по душе?

– Долго рассказывать. Видишь ли, сударь наместник, сосед подлый у меня; он и мое имение уничтожил, и вотчину оттягать хочет, и сына моего побил. А теперь, как ты сам видел, и на мой живот покусился.

– Да ты, ваша милость, не при сабле разве?

Тяжелое лицо Абданка на мгновение вспыхнуло ненавистью, глаза хмуро загорелись, и он ответил медленно, неторопливо и четко:

– При сабле. И да оставит меня господь, если отныне я лучшей управы против врагов моих искать стану.

Наместник хотел было что-то сказать, но вдруг из степи донесся конский топот, вернее, торопливое жваканье копыт по размокшей траве.

Сразу и слуга наместника, выставленный караульным, прибежал сообщить, что на подходе какие-то люди.

– Это, наверно, мои, – сказал Абданк. – Я их сразу за Тясмином оставил и, никак не полагая засады, договорился ждать здесь.

Минуты не прошло – и толпа всадников окружила полукольцом взгорье. Костер вырвал из темноты головы коней, раздувавших ноздри и фыркавших от усталости, а над ними – настороженные лица седоков. Прикрывая ладонями от слепившего яркого света глаза, они быстро оглядывали всех, кто был в соседстве костра.

– Гей, люди! Кто вы? – спросил Абданк.

– Рабы божьи! – ответили голоса из темноты.

– Они! Мои молодцы! – подтвердил наместнику Абданк. – А ну-ка сюда!

Несколько всадников спешились и подошли к костру.

– А мы торопились, торопились, батьку. Що з тобою?[5]

– В засаду попал. Хведько, иуда, знал место и поджидал тут со своими. Заранее выехал. Аркан на меня накинули!

– Спаси бог! Спаси бог! А что же за полячишки тут с тобою?

Говоря это, они недобро поглядывали на Скшетуского и его спутников.

– Это други честные, – сказал Абданк. – Слава богу, цел я и невредим. Сейчас дальше поедем.

– Слава богу! Мы готовы.

Подъехавшие стали греть над огнем руки, так как ночь стояла хоть и ясная, но холодная. Было их человек сорок, причем вс„ люди рослые и хорошо вооруженные. Они совсем не походили на реестровых казаков, что весьма озадачило пана Скшетуского, особенно еще и потому, что подъехали они в столь немалом количестве. Все это показалось наместнику очень подозрительным. Если бы великий гетман послал его милость Абданка в 5 Разрядкой выделены встречающиеся у Сенкевича украинские слова и фразы. (Написание их приведено в соответствие с нормами украинского языка.)

Кудак, он бы, во-первых, придал ему конвой из реестровых, а во-вторых, зачем бы велел идти до Чигирина степью, а не водой? Ведь переправы через все реки, текущие по Дикому Полю к Днепру, могли только затянуть поездку. Похоже было, что его милость Абданк Кудак-то как раз и хотел миновать.

Да и сама особа Абданка весьма озадачивала молодого наместника. Он сразу же обратил внимание, что казаки, со своими полковниками обращавшиеся без лишних церемоний, этого окружали почтением необычайным, словно какого гетмана. Видать, был он рыцарь первейший, что тем более удивляло пана Скшетуского, ибо, зная Украину по ту и эту стороны Днепра, ни о каком таком знаменитом Абданке он не слыхал. А между тем в обличье мужа сего было явно что-то необыкновенное – некая скрытая сила, которою, точно пламя жаром, дышал весь его облик; некая железная воля, свидетельствовавшая, что человек этот ни перед чем и ни перед кем не отступит. Такою же волею исполнен был и облик князя Иеремии Вишневецкого, но то, что у князя было врожденным натуры свойством, присущим высокому происхождению и положению, в муже неизвестного имени, затерявшемся в степной глуши, могло озадачить.

Пан Скшетуский основательно призадумался. То ему приходило в голову, что незнакомец, возможно, какой-то именитый изгнанник, скрывавшийся от приговора в Диком Поле; то – что перед ним вожак разбойной ватаги. Последнее, однако, было неправдоподобно. И платье, и речь этого человека свидетельствовали прямо противоположное. Поэтому наместник, оставаясь все время настороже, не знал, что и думать, а между тем Абданк уж и коня себе подать приказал.

– Сударь наместник, – сказал он, – нам пора. Позволь же еще раз поблагодарить тебя за спасение, и дай мне боже отплатить тебе таковою же услугой!

– Не знал я, кого спасал, оттого и благодарности не заслуживаю.

– Скромность это в тебе говорит, отваге твоей не уступающая. Прими же от меня сей перстень.

Наместник, смерив Абданка взглядом, поморщился и отступил на шаг, а тот, с отцовской прямо-таки торжественностью в манерах и в голосе, продолжал:

– Взгляни же. Не драгоценностью этого перстня, но другими его достоинствами дарю я тебя. Будучи молодых лет и в басурманской неволе, получил я его от богомольца, который из Святой Земли возвращался. В камушке оном заключен прах гроба господня. От подарка такого отказываться не годится, хоть бы даже он из ославленных рук воспоследовал. Ты, сударь, человек молодой и солдат, а коль скоро и старость, могиле близкая, не ведает, что с нею перед кончиною случиться может, что же тогда говорить о младости? Имея впереди век долгий, ей с куда большими превратностями суждено столкнуться! Перстень же сей убережет тебя от беды и охранит, когда наступит година судная, а должен я тебе сказать, что година эта уже грядет в Дикое Поле.

Наступило молчание; слышно было только попыхиванье костра и конское фырканье.

Из дальних камышей донесся тоскливый волчий вой. Внезапно Абданк сказал как бы сам себе:

– Година судная грядет в Дикое Поле, а когда нагрянет, задивиться весь свiт божий…

Наместник, озадаченный словами странного мужа, машинально взял перстень.

Абданк же устремил взгляд в степную темную даль, потом не спеша поворотился и сел на коня. Молодцы ждали его у подножья.

– В путь! В путь!.. Оставайся в здравии, друже-жолнер! – сказал он наместнику. – Времена теперь такие, что брат брату не доверяет, оттого ты и не знаешь, кого спас; я ведь имени своего тебе не сказал.

– Ваша милость не Абданк, значит?

– Это мой герб…

– А имя?

– Богдан Зиновий Хмельницкий.

Сказавши это, он съехал по склону. За ним двинулись и молодцы. Вскоре сокрыла их тьма и ночь. И лишь когда отдалились они этак на полверсты, ветер принес к костру слова казацкой песни:

Ой, визволи, боже нас всiх, бiдних невiльникiв, 3 тяжкой неволi, 3 вiри басурманськой – На яснi… зорi, На тихi… води, У край веселий, У мир хрещений. – Вислухай, боже, у просьбах наших, У нещасних молитвах, Нас, бiдних нивiльникiв.

Голоса помалу стихали, а потом слились с ветерком, шелестевшим в камышах.

Глава II

Прибыв утром следующего дня в Чигирин, пан Скшетуский стал на постой в доме князя Иеремии, где имел достаточно времени дать людям и коням отдохнуть и отдышаться после долгого из Крыма путешествия, которое по причине высокой воды и необычайно быстрого днепровского течения пришлось проделать по суше, поскольку ни один байдак не мог в ту зиму проплыть вверх по Днепру. Сам Скшетуский сперва тоже малость отдохнул, а потом отправился к пану Зацвилиховскому, бывшему комиссару Речи Посполитой, старому солдату, который, не служа у князя, был тем не менее княжеским наперсником и другом. Наместник намеревался разузнать, не поступало ли из Лубен каких распоряжений. Князь, однако, никаких особых распоряжений не оставлял, а просто велел Скшетускому, в случае, если ханский ответ будет благоприятным, не спешить, чтобы людям и коням без нужды не утомляться. К хану же у князя дело было вот какое: он просил наказать нескольких татарских мурз, самовольно учинивших набеги на его заднепровскую державу, которых, к слову сказать, он и сам основательно поколотил. Хан, как и ожидалось, ответил благоприятно – пообещал прислать в апреле особого посла, наказать ослушников, а надеясь заслужить себе благорасположение столь прославленного воителя, послал ему со Скшетуским кровного коня и соболий шлык. Пан Скшетуский, завершив с немалым почетом посольство, само по себе служившее доказательством великого от князя фавору, очень обрадовался, что ему дозволяется в Чигирине пожить и что с возвращением не торопят. Зато старый Зацвилиховский был куда как озабочен событиями, происходившими с некоторых пор в городе. Оба отправились к Допулу, валаху, державшему в городе корчму и погребок, и там, хотя время было еще раннее, застали без числа шляхты, так как день был базарный, да к тому же на день этот приходился скотопрогонный привал, ибо скот в лагерь коронных войск прогонялся через Чигирин; так что и народу понаехало множество. Шляхта, как всегда, собиралась на базарной площади в так называемом Звонецком Куте у Допула. Были тут и арендаторы Конецпольских, и чигирннские чиновники, и окрестные землевладельцы, сидящие на привилегиях; была шляхта оседлая, ни от кого не зависящая; еще – служащие экономии, кое-кто из казацкой верхушки и, наконец, разная шляхетская мелкота, или на чужих хлебах, или по своим хуторам проживающая.

Все они теснились по лавкам, стоявшим вдоль длинных дубовых столов, и шумно разговаривали, и вс„ о необычайном происшествии – взбудоражившем город побеге Хмельницкого. Скшетуский с Зацвилиховским сели сам-друг в уголку, и наместник стал расспрашивать, что за птица такая этот Хмельницкий, о котором столько разговоров.

– Неужто, сударь, не знаешь? – удивился старый солдат. – Это писарь запорожского войска, субботовский барин и… – добавил он тихо, – мой кум. Мы с ним давно знаемся и во многих баталиях побывали, в каковых он себя изрядно показал, особенно под Цецорой. Солдата, столь в ратном деле искушенного, во всей Речи Посполитой, пожалуй, не найдешь. Вслух сейчас такого не скажи, но это гетманская голова – человек великой хватки и большого ума; казачество к нему больше, чем к кошевым и атаманам, прислушивается. Он человек не без добрых свойств, однако заносчивый, неуемный и, если ненависть им овладеет, страшен сделаться может.

– Зачем же он из Чигирина сбежал?

– Грызлись они со старостишкой Чаплинским, но это пустое! Как водится, шляхтич шляхтича со свету сживал. Не он первый, и не его первого. Еще говорят, что он с женкой старостишкиной путался; староста у него отбил полюбовницу и на ней женился, а он потом снова баламутил ее. И такое очень даже возможно; дело обыкновенное… бабенка бедовая. Но это только видимость, за которою кое-что поважнее скрывается. Тут, сударь, все обстоит вот как: в Черкассах живет полковник казацкий, престарелый Барабаш, друг нам. У него хранились привилегии и какие-то королевские рескрипты, в которых казаков якобы сопротивляться шляхте склоняли. Но поскольку старик – человек разумный и дельный, он бумагам ходу не давал и обнародовать не спешил. И вот Хмельницкий, Барабаша на угощение сюда, в чигиринский дом свой, пригласив, послал людей на его хутор, чтобы сказанные грамоты да привилегии у жены его захватили, а потом с указами этими сбежал. Подумать страшно, что ими смута какая, вроде Остраницовой, воспользоваться может, ибо repeto:[6] человек он страшный, а исчез неведомо куда.

Скшетуский удивленно сказал:

– Ну лиса! Вокруг пальца меня обвел. Назвался казацким полковником князя Доминика Заславского. Я же его, нынешней ночью в степи встретив, из удавки вызволил!

Зацвилиховский даже за голову схватился.

– Господи, что ты говоришь, сударь? Такого быть не может!

– Очень даже может, раз было. Он назвался полковником князя Доминика Заславского и сказал, что в Кудак к пану Гродзицкому от великого гетмана послан. Правда, я этому не очень-то и поверил, потому что не водою он шел, а степью.

– Сей человек хитер, как Улисс! Но где же ты его встретил, сударь?

– У Омельника, на правом берегу Днепра. Надо думать, он на Сечь ехал.

– А Кудак решил миновать. Теперь intelligo[7]. Людей много было при нем?

– Человек сорок. Да только они поздно подъехали. Когда бы не мои, старостишкина челядь его бы удавила.

– Погоди, сударь, погоди. Это дело важное. Старостишкина челядь, говоришь?

– Ну да. По его словам.

– Откуда же тот знал, где искать, если в городе все голову ломают, куда Хмельницкий подевался?

– Этого я сказать не могу. А может, он солгал, выставив обыкновенных душегубов слугами старостишки, чтобы тем самым еще более обиды свои подчеркнуть?

– Такого быть не может. Однако дело весьма удивительное. А известно ли тебе, сударь, что имеются гетманские указы – Хмельницкого ловить и in fundo[8] задерживать?

Наместник не успел ответить, потому что в это мгновение, производя страшный шум, вошел какой-то шляхтич. Хлопнув дверьми и раз, и другой, он спесиво оглядел присутствующих и закричал:

– Всем привет, милостивые государи!

Был этот шляхтич лет сорока, ростом невысокий, с выражением лица запальчивым, чему много способствовали беспокойные и, точно сливы, сидевшие подо лбом глаза. Вошедший был, как видно, непоседлив, буен и скор до гнева.

– Всем привет, милостивые государи! – сразу не получив ответа, повторил шляхтич еще громче и резче.

– Привет, привет! – отозвались несколько голосов.

Это и был Чаплинский, чигиринский подстароста, доверенный слуга молодого пана хорунжего Конецпольского.

В Чигирине подстаросту не любили, поскольку был он первейшим забиякой, буяном и склочником; но, зная о благоволении к нему власть предержащих, кое-кто с человеком этим знался и водился.

Одного лишь Зацвилнховского, как, впрочем, и все остальные, он уважал ввиду добродетелей, основательности и храбрости последнего. Завидев старика, он тотчас подошел и, весьма высокомерно поклонившись Скшетускому, уселся со своим стаканом меда рядом с ними.

– Досточтимый староста, – спросил Зацвилиховский, – не слыхать ли чего о Хмельницком?

– Висит, досточтимый хорунжий, не будь я Чаплинский! А ежели до сей поры не висит, то будет висеть непременно. Теперь, когда есть гетманские указы, дай мне только заполучить его в руки!

Говоря это, он так хватил по столу, что из стаканов выплеснулось содержимое.

– Не проливай, сударь, вина! – сказал Скшетуский.

Зацвилиховский прервал наместника:

– А заполучишь ли ты его? Ведь он сбежал, а куда, никто не ведает.

– Никто не ведает? Я ведаю, не будь я Чаплинский! Ты, господин хорунжий, небось знаешь Хведька. Так этот самый Хведько и ему служит, и мне. И будет он иудою Хмелю. Да чего там много говорить! Стал Хведько водиться с молодцами Хмельницкого. Человек пройдошливый! Все про него узнал! Взялся он доставить мне Хмельницкого живым или мертвым и выехал в степь загодя, зная, где его дожидаться!.. А, чертово семя!

Сказавши это, он снова ударил кулаком по столу.

– Не проливай, сударь, вина! – нажимая на каждое слово, повторил пан Скшетуский, с первого взгляда почувствовавший безотчетную антипатию к подстаросте.

Шляхтич побагровел, сверкнул выкаченными своими глазами, полагая, что ему дают повод, и вызывающе воззрился на Скшетуского, однако, увидев мундир Вишневецких, одумался, ибо, хотя у хорунжего Конецпольского в то время была с князем пря, Чигирин тем не менее находился недалеко от Лубен, и оскорблять княжеских людей было небезопасно. К тому же князь и людей подбирал таких, задираться с которыми следовало подумавши.

[max.mad]

А потом спрашивают:"Почему я написал донос?" Но почему-то никто не задаёт вопрос:"Зачем апать хуёвые темы хуёвым способом?"

[Murr]

Виндикация, реституция и кондикция: проблемы соотношения

 

Исторический опыт развития и становления системы частно-правовых отношений показывает, что представления о соотношении виндикации, реституции и кондикции неоднократно менялись, образовав ряд трудноразрешимых научно-теоретических и практических проблем цивилистики, в настоящее время объективно нуждающихся во всестороннем исследовании.

Виндикация и реституция

 

Одно из первых упоминаний о реституции обнаруживается в нормах гражданского права Древнего Рима. В это время interdictum restitutio являлся чрезвычайным средством неисковой (преторской) защиты, применяемым в целях осуществления идеи высшей справедливости, против невыгод, неуклонно следующих из норм объективного права, путем возвращения лица в первоначальное положение*(1). Позднее, в эпоху классического права, представления о реституции преобразовались в понятие добровольного возврата вещи правонарушителем собственнику. Это связано с тем, что в рассматриваемый период собственник не мог истребовать свою вещь у незаконного владельца посредством виндикационного иска помимо воли последнего, поскольку в рамках формулярного процесса роль rei vindicatio исчерпывалась присуждением ответчика к платежу денежной суммы. Исходя из этого, можно утверждать, что до юстиниановской кодификации виндикация являлась арбитражным иском: судья возлагал на незаконного владельца обязанность возвратить спорную вещь истцу, а если последний этому требованию не подчинялся, то он присуждался к уплате денежной суммы, становясь собственником вещи*(2). В этом случае истец клятвой определял размер денежного интереса, который представляла для него реституция.

De lege ferenda современные представления о реституции в российском гражданском праве сводятся к тезису об общем последствии недействительности сделок*(3). В качестве законодательного обоснования данного утверждения можно привести ч.2 ст.167 ГК РФ, определяющую, что при недействительности сделки каждая из сторон обязана возвратить другой стороне все полученное по такой сделке. Любопытно, что современная арбитражная практика при поддержке некоторых ученых часто расценивает иски о применении последствий недействительности ничтожных сделок в виде истребования имущества в качестве гражданско-правового средства защиты интересов собственника и иных титульных владельцев*(4). Такое решение представляется по меньшей мере спорным, и вот почему.

Во-первых, в отличие от реституционного иска, виндикация направлена на возврат вещи ее настоящему собственнику от любого третьего лица, незаконно владеющего спорной вещью, в то время как требование о применении реституции всегда адресовано конкретному лицу, независимо от того, имеется ли у него право на спорную вещь. К тому же у реституции более широкая и при этом вполне определенная задача: охрана имущественного оборота и правопорядка в целом.

Во-вторых, у рассматриваемых притязаний совершенно разная гражданско-правовая природа. Виндикационный иск является производной от права собственности, а реституционный - общим последствием недействительности сделки, скрывающим в себе основные черты синаллагматического обязательства. Конечно, с позиций современной судебной практики, иски о применении последствий недействительности сделок играют не последнюю роль в механизме защиты права собственности, что, как будет показано далее, сложно признать обоснованным. Однако в любом случае из общего смысла ст.167 ГК РФ следует, что имущество будет возвращено именно другой стороне по недействительной сделке, а не какому-либо другому лицу, пусть даже это и собственник имущества.

Впрочем, стоит упомянуть и о противоположной точке зрения, распространенной в современной литературе*(5). Сторонники такой позиции считают, что, предъявив реституционный иск, собственник сможет вернуть вещь в свое владение непосредственно, даже если сам он в совершении данной сделки не участвовал. Думается, что рассматриваемое мнение приходит в противоречие с основным правилом реституции, согласно которому неправомерно отчужденное имущество возвращается к тому, кто им распорядился. В то же время, исходя из логического толкования ст.166 ГК РФ, собственник вполне может быть признан заинтересованным лицом при возбуждении искового производства по делу о применении последствий недействительности сделки, направленной на отчуждение принадлежащего ему имущества третьему лицу. В этом случае собственник защищает свои интересы "в два приема": на первом этапе он требует от суда вернуть стороны в первоначальное положение, на втором - истребует имущество у недобросовестного отчуждателя.

В-третьих, разница между этими категориями очевидна при рассмотрении предмета процессуального доказывания. Так, субъект активной легитимации по виндикационному иску обосновывает свои требования ссылкой на вещное право; в случае реституции заинтересованная сторона должна предоставить суду иные доказательства, свидетельствующие о том, что действия, совершенные контрагентами, не способны породить те гражданско-правовые последствия, наступления которых они изначально ожидали.

В-четвертых, основанием для разграничения этих понятий служит ч.2 ст.167 ГК РФ, в которой сказано, что в случае невозможности возвратить полученное в натуре стороны присуждаются к возмещению его стоимости в деньгах. Как известно, ничего подобного в современном виндикационном процессе не наблюдается.

Таковы, с нашей точки зрения, основные различия виндикации и реституции как институтов гражданского права в целом. Однако в современной литературе и судебной практике объективно прослеживаются тенденции к неоправданному расширению области применения реституции. К примеру, профессор В.В. Витрянский считает, что сделка по отчуждению имущества, заключенная неуправомоченным лицом, является ничтожной с момента ее совершения в связи с отсутствием у продавца права на отчуждение вещи*(6). По его мнению, то обстоятельство, что покупатель может оказаться в роли добросовестного приобретателя, в отношении которого закон не допускает виндикации, не должно служить препятствием для предъявления собственником вещи иска о применении последствий недействительности ничтожной сделки, поскольку добросовестный приобретатель всего лишь вернется в положение, предшествующее реституции.

При более детальном рассмотрении теоретических оснований данного подхода напрашивается вывод о том, что идея о расширении области применения защиты интересов собственника в действительности может быть реализована лишь за счет ущемления правового статуса иных участников имущественного оборота - добросовестных приобретателей. Получается, что собственность по-прежнему воспринимается в том либерально-ортодоксальном духе, который был характерен для эпохи раннего капитализма: как право неограниченной и исключительной власти, включающей владение, пользование и распоряжение вещью. Такая тенденция неминуемо ведет к отрицанию основных начал современного имущественного оборота, на которых базируется система континентального частного права в целом. Более того, с практической точки зрения, критикуемое представление о значении института недействительности сделок сводит на нет не только институт добросовестного приобретения имущества, но и сам институт виндикации, поскольку признание сделки недействительной с применением известных последствий выполняет функции последнего.

Данный подход небезупречен и с позиции действующего закона. Так, в силу ст.168 ГК РФ сделка, не соответствующая требованиям закона или иных правовых актов, признается ничтожной, если закон не устанавливает, что такая сделка оспорима, или не предусматривает иных последствий нарушения. Примечательно, что гражданское законодательство не содержит прямого запрета на отчуждение имущества несобственником*(7). Здесь целесообразно пояснить, что под прямым запретом мы понимаем положение, аналогичное ст.1384 Свода законов гражданских, где говорилось, что "продавать можно токмо то имущество, коим владелец может распоряжаться по праву собственности". С нашей точки зрения, только при наличии такого нормативно закрепленного правового положения можно говорить о том, что данная сделка не соответствует закону*(8). К тому же, согласно ч.1 ст.167 ГК РФ недействительная сделка не влечет юридических последствий, за исключением тех, которые связаны с ее недействительностью. В нашем случае безоговорочно согласиться с этим непросто. К примеру, сделка неуправомоченного отчуждателя с добросовестным приобретателем порождает для последнего позитивные последствия, которые, как минимум, заключаются в том, что вещь остается в его владении. Причем это состояние нельзя назвать незаконным, поскольку возникновение такового, как правило, связано с отказом суда в удовлетворении виндикационного иска.

Судебно-арбитражная практика также не осталась безучастной к проблеме разграничения реституции и виндикации. В частности, Пленум ВАС РФ указал, что если имущество приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать, и собственник заявил иск о признании недействительной сделки купли-продажи, соединенный с требованием о возврате имущества, переданного покупателю, то суд обязан рассмотреть вопрос о добросовестности приобретателя. Соответственно при признании покупателя отвечающим требованиям ст.302 ГК РФ суду надлежит отказать в удовлетворении реституционного иска*(9). При более пристальном рассмотрении этого подхода возникает ряд вопросов, связанных с его правовой обоснованностью.

К примеру, с процессуальной точки зрения, подход судебных инстанций к проблеме реституции и виндикации действительно вызывает некоторые сомнения. Из начал частных прав, одной из форм внешнего проявления которых выступает деятельность сторон в гражданском судопроизводстве, вытекает, что во многом действия суда в процессе зависят от требований сторон, заявленных ими в надлежащем порядке, от их инициативы, а спорные отношения обсуждаются в судебном заседании постольку, поскольку они сообщены тяжущимися. Один из основополагающих принципов гражданского и арбитражного судопроизводства гласит, что суд не должен выходить за пределы требований истца (Ne cat judex ultra petita partium).

Анализ российского арбитражно-процессуального законодательства позволяет распространить действие этого положения и на современность. Так, в соответствии со ст.9 АПК РФ лица, участвующие в деле, несут риск наступления последствий совершения или несовершения ими процессуальных действий. В случае, рассмотренном Пленумом ВАС РФ, сам суд устанавливает добросовестность приобретателя - факт, который не относится к предмету доказывания при рассмотрении спора о признании сделки недействительной и применении вытекающих отсюда последствий, нарушая тем самым принцип относимости доказательств, установленный ст.67 АПК РФ. Иными словами, суд по своей инициативе меняет реституцию на виндикацию. Очевидно, что в этом проявляется чрезмерная активность органов судебной власти, ибо своим произвольным вмешательством они устанавливают истину по делу вне зависимости от воли сторон. К тому же, как следует из смысла ст.168 АПК РФ, при принятии решения арбитражный суд оценивает доказательства и доводы, приведенные лицами, участвующими в деле, в обоснование своих требований и возражений. Исходя из изложенного, можно заключить, что состязательные начала современного арбитражного судопроизводства часто игнорируются правоприменительной практикой, что никак нельзя считать достоинством последней.

Далеко не идеально обстоит дело и с материально-правовой точки зрения. Как было отмечено, в ч.2 ст.167 ГК РФ сказано, что "при недействительной сделке каждая из сторон должна возвратить все полученное по сделке, а в случае невозможности возвратить полученное в натуре - возместить его стоимость в деньгах, если иные последствия недействительности сделки не установлены законом". Полагаем, что п.25 упомянутого постановления Пленума ВАС РФ как раз стремится установить такие последствия, несмотря на то что органам судебной системы это право законодательной властью не делегировалось.

Виндикация и кондикция

 

В широком смысле неосновательное обогащение лица представляет собой произвольное увеличение его имущества, явившееся результатом присоединения к нему новых ценностей при отсутствии какого-либо встречного предоставления со стороны обогатившегося. Действительно, факт экономического обогащения является необходимым условием для возникновения виндикационного притязания, ибо ответчиком в этом случае может быть лишь то лицо, которое вследствие незаконного владения обогатилось за счет истинного собственника. Вероятно, именно на этом основании многие советские ученые относили иски из неосновательного обогащения к числу гражданско-правовых средств защиты отношений собственности*(10). По нашему убеждению, настоящий ход рассуждений оказался весьма благодатной почвой для распространения ложных выводов о конкуренции между кондикционным и виндикационным исками*(11). Вместе с тем, невозможно игнорировать и тот факт, что на определенных этапах исторического развития исковой формы защиты гражданских прав кондикционные иски получили далеко не однозначную регламентацию.

Как известно, по римскому праву классического периода вещи, полученные в результате кражи, считались не перешедшими в собственность вора, а потому подлежали виндикации. Однако, исходя из стойкой ненависти к ворам и стремясь облегчить защиту нарушенного права собственности, римская юриспруденция допустила особый кондикционный иск собственника - condictio furtivia, предназначенный для возврата украденной вещи. В этом случае преимущество кондикции усматривалось в том, что основанные на ней требования имели место независимо от современного местонахождения вещи и не прекращали своего действия даже в случае ее гибели без вины правонарушителя; считалось, что последний находился в постоянной просрочке*(12).

На более поздних этапах своего развития римское право распространило применение кондикционных исков на все случаи, при которых ответчик незаконно лишил истца владения вещью. Похожие тенденции прослеживаются и в истории российского гражданского права. Так, в сенатской практике утвердилась презумпция неосновательного обогащения, а также отсутствие каких-либо ограничений применения кондикционных требований*(13).

В то же время, уже в Институциях Гая в качестве condictio упоминалась особая группа личных исков, при обосновании которых истец не должен был ссылаться на действие конкретной правовой нормы. С формальной точки зрения, содержание данного притязания состояло в требовании возврата известной денежной суммы или же определенной вещи, что говорит о его абстрактном характере. Важно отметить, что на протяжении многих веков цивилистика так и не смогла выстроить исчерпывающий перечень юридических фактов, способных породить кондикционные обязательства*(14). Как представляется, причины этого кроются в родовой природе кондикционных требований. Именно в данной теоретической конструкции затрагиваются фундаментальные принципы построения и объективные закономерности развития цивилизованного рыночного оборота и гражданского общества в целом - Aequum est nemo cum alterius dertimento fieri.

Однако из буквального смысла ст.1103 ГК РФ отнюдь не следует, что кондикционное требование конкурирует с виндикационным, реституционным и деликтным исками. Скорее наоборот, с теоретической точки зрения, уместно предположить, что при необходимости кондикция оказывается способной дополнить правовые возможности потерпевшей стороны субсидиарным притязанием, при отсутствии которого имущественная сфера последней оказывается невосполнимо нарушенной (к примеру, правонарушитель потребил индивидуально определенную вещь)*(15). Таким образом, находясь в теснейшей генетической связи с компенсаторно-восстановительными началами цивилистики, кондикционное требование осуществляет генеральную правоохранительную функцию в системе защиты субъективных гражданских прав.

На этом общем фоне обнаруживаются и другие частные отличительные признаки виндикационного и кондикционного притязаний.

Во-первых, кондикционный иск может быть предъявлен любому лицу, которое без установленных законом, иными правовыми актами или сделкой оснований приобрело либо сберегло имущество за счет другого лица (ст.1102 ГК РФ). Кроме того, в отличие от виндикации, здесь тот факт, что правонарушитель фактически владеет вещью, существенного значения не имеет.

Во-вторых, при возвращении неосновательного обогащения в натуре отсуженное имущество не обязательно должно являться тем самым, которое было утрачено собственником, - вполне достаточно того, чтобы оно отвечало основным характеристикам последнего: качество, ассортимент, количество и т.д. Отметим, что в данном обстоятельстве можно усмотреть личную, а не вещную направленность кондикционного иска.

В-третьих, в отличие от виндикации, неосновательное обогащение может быть истребовано не только в натуре, но и денежном (стоимостном) эквиваленте, о чем прямо говорится в ст.1105 ГК РФ*(16).

В-четвертых, следует согласиться с профессором Ю.К. Толстым в том, что при удовлетворении кондикционного иска ответчика лишают прав на принадлежащее ему имущество, а при виндикации у него изымается индивидуально-определенная вещь, которая в состав его имущества просто не входит*(17).

В-пятых, при предъявлении виндикационного иска субъектом активной легитимации является собственник либо иной титульный владелец, а при кондикции истец вовсе не обязательно отвечает названным требованиям. Кстати, это еще раз подтверждает правомерность тезиса о том, что нормы о кондикции во многом оказываются способными дополнить правила о виндикации. К примеру, собственник индивидуально-определенной вещи не может подтвердить свое право в рамках гражданского судопроизводства. Понятно, что в этих условиях виндикация неприменима, ибо истец не в состоянии обосновать свои права на спорную вещь, но это автоматически еще не означает, что собственник лишается возможности истребовать ее по правилам об обязательствах из неосновательного обогащения.

В цивилистической доктрине нередко выделяют и другие различия виндикационного и кондикционного требований, но, как представляется, не все они однозначно приемлемы.

Считается, что, в отличие от виндикации, кондикция абсолютно безразлична к добросовестности субъекта*(18). Однако стоит обратить внимание на то, что это положение не является универсальным и применимым во всех правовых системах стран континентальной Европы в равной степени. К примеру, в гражданском праве Германии наблюдается прямо противоположная ситуация: если добросовестный владелец произвел отчуждение вещи, то он сохраняет доход от сделки, становясь недосягаемым для требований, вытекающих из Eingriffskondiktion, вне зависимости от того, приобрел ли право собственности его контрагент*(19).

Не менее спорно это утверждение и в контексте современного российского гражданского права. Так, существенную трудность представляет квалификация иска о возврате сохранившегося имущества гражданину, признанному умершим, но явившемуся, либо обнаружившему свое местопребывание в настоящее время (ст.46 ГК). В теории гражданского права прослеживаются последовательные попытки отнесения подобных требований к числу виндикационных*(20). Такое понимание вызывает некоторые сомнения. В названной статье прямо говорится о том, что при невозможности возврата имущества в натуре возмещается его стоимость, а это недопустимо при удовлетворении виндикационного иска. Кроме того, по своим правовым последствиям объявление гражданина умершим вполне может быть приравнено к естественной биологической смерти: на основании решения суда в книге записей актов гражданского состояния делается соответствующая запись, открывается наследство (ст.1113 ГК РФ). С этой точки зрения весьма затруднительно говорить о незаконном владении таким имуществом, в то время как присутствие данной характеристики, бесспорно, является необходимой предпосылкой для удовлетворения виндикационного иска. Здесь уместно заметить, что в пользу такого вывода выступают авторитетные источники российской цивилистической мысли. В частности, по мнению В.С. Полянского, при полной уверенности в том, что исчезнувший мертв и его появление вновь невероятно, обладание его имуществом превращается в собственность*(21).

Опираясь на высказанные предположения, полагаем возможным представить требование, вытекающее из ст.46 ГК РФ, в качестве особой разновидности кондикции - condictio ob finitam causam (кондикционное обязательство возникает в том случае, когда правовое основание приобретения имущества отпадает в дальнейшем)*(22). В ч.2 ст.46 ГК РФ определено, что возврат имущества, приобретенного третьими лицами по возмездным сделкам, напрямую зависит от их субъективного знания о биологическом существовании гражданина, объявленного умершим, что позволяет ставить вопрос об их добросовестности. Таким образом, получается, что в указанных случаях добросовестность действительно приобретает некоторое значение при удовлетворении кондикционного иска.

Нередко в качестве дополнительного критерия разграничения кондикционного и виндикационного притязаний в цивилистической литературе указывается, что наличные деньги могут быть истребованы только посредством личного иска из неосновательного обогащения, в то время как виндикация оказывается недопустимой*(23).

Интересно, что такое понимание вполне согласуется с источниками римского права классического периода. Так, в Институциях Гая указано, что законом Силия и Кальпурния кондикционная форма иска включала все споры, предметом которых являлось взыскание определенной денежной суммы. Однако уже в Дигестах Юстиниана предусматривалось, что действие вещных исков распространяется на все движимые вещи без каких-либо исключений. С известной долей условности можно допустить, что данный принцип работает и в российской правовой системе. Вторя сложившимся историческим традициям германской цивилистики, ч.3 ст.302 ГК РФ говорит лишь об ограничении виндикации денег и ценных бумаг на предъявителя в пользу их добросовестных приобретателей. С формальной точки зрения, следует признать, что действующее гражданское законодательство России не содержит прямого запрета на все остальные случаи истребования данных объектов посредством виндикационного иска, а следовательно, исходя из общего смысла фундаментальных начал частного права, категорически отрицать такую возможность весьма затруднительно. Кроме того, по своей сути виндикация представляет собой естественное следствие права собственности, и любое ее ограничение должно фиксироваться непосредственно на законодательном уровне*(24).

Другое дело, что право собственности на деньги не может пониматься во всей своей широте и последовательности. Не случайно многие законодательные источники под страхом уголовного наказания запрещают переплавку (перечеканку) ходячей монеты, а равно переделку номинала подлинной банкноты, исправление ее серийного номера и т.д. Не менее специфично и особое назначение наличных денежных знаков, которое состоит в постоянной циркуляции в системе хозяйственных связей участников имущественного оборота в качестве законного платежного средства. Любой кредитор, принимающий наличные денежные средства, верит в их подлинность и на основании этого освобождает должника от действия долгового бремени обязательства. В свою очередь, и последующий получатель наличных денег убежден, что c помощью предоставленных монет или банкнот он будет иметь реальную возможность произвести причитающиеся с него платежи в отношении широкого круга лиц. Такая уверенность зиждется на законе: в ст.30 Федерального закона "О Центральном Банке Российской Федерации (Банке России)"*(25) четко сказано, что банкноты и монета Банка России являются безусловными обязательствами Банка России и обеспечиваются всеми его активами, обязательны к приему по нарицательной стоимости при осуществлении всех видов платежей, для зачисления на счета, во вклады и для перевода на всей территории Российской Федерации. В этом можно усмотреть осуществление специфической публично-правовой функции, благодаря которой деньги приобретают статус особого объекта гражданских правоотношений*(26). Кстати, именно по этим основаниям они не способны выступать в качестве предмета купли-продажи, аренды непосредственно.

Таким образом, основное назначение наличных денег проявляется в их способности выступать в качестве законно установленного средства платежа, экономического мерила товарообмена и абстрактного выражения стоимости любых материальных благ. Конечно, в смысле характеристики денег как "идеального права на ценность" их виндикация абсурдна, ведь по данному иску истребовать можно только индивидуально-определенную вещь.

Вместе с тем, сказанное не означает, что вещность формы наличных денег не нуждается в отдельном рассмотрении, хотя бы потому, что только в материальной форме последние приобретают свое основное значение, состоящее в повседневном оформлении и сопровождении отношений участников имущественного оборота, складывающихся в процессе товарообмена. Кроме того, в этом смысле деньги вполне могут являться объектом вещных прав. Стало быть, их кража у частного лица означает нарушение его субъективного права собственности.

На основании положений ст.128 и п.2 ст.130 ГК РФ наличные деньги признаются движимым имуществом. Помимо этого, традиционно в доктринальных источниках цивилистики они характеризуются в качестве вещей, определяемых родовыми признаками. Как известно, с помощью виндикационного иска можно истребовать лишь индивидуально-определенную вещь или же имущество, определяемое родовыми признаками, но находящееся в физическом обособлении от аналогичных предметов (например, мешок с картофелем). Исходя из этих соображений, по мнению германских цивилистов, ходячие монеты могут быть виндицированы, если они не смешались с монетами такого же достоинства, принадлежащими ответчику*(27).

С позиций судебного доказывания несколько проще разрешается вопрос о допустимости истребования банкнот, каждая из которых имеет известный истцу по виндикационному иску индивидуальный серийный номер. Полагаем, что в этих условиях объектом притязаний истца - виндиканта является истребование индивидуально-определенного имущества, а никак не получение денежной компенсации, тождественной характеру и степени имущественного вреда, причиненного произошедшим хищением.

По существу, однородные проблемы в сфере гражданско-правового регулирования имущественных отношений возникают в процессе решения вопросов, связанных с возможностью виндикации ценных бумаг на предъявителя. При этом важно отметить, что римское право не знало подобного института, ибо присутствие данных объектов стало продуктом имущественного оборота нового и новейшего времени. Основным предназначением указанных ценных бумаг стала замена металлических денег как орудия мены на бумажные суррогаты*(28). Так же, как и в отношении наличных денег, вопрос о применении норм о виндикации к названным объектам остается в науке открытым. С одной стороны, возможность предъявления виндикационного иска в отношении ценных бумаг на предъявителя способна привести к существенному ущемлению интересов их добросовестных приобретателей, а следовательно, и к затруднению беспрепятственного оборота последних, с другой - к необоснованному ограничению правовых возможностей собственника, утратившего владение ими.

Понятно, что в континентальном частном праве оборот ценных бумаг на предъявителя объективно не мог осуществляться за рамками основополагающего принципа bona fide. Так, в теории гражданского права нередко указывается на то, что виндикация предъявительских ценных бумаг невозможна лишь в отношении добросовестных приобретателей последних*(29). Необходимо учитывать, что это правило имеет под собой весомые основания. Дело в том, что лицо, выдавшее ценную бумагу, автоматически принимает на себя известное обязательство по отношению к ее будущему предъявителю - gegen das Papier. Следовательно, любой фактический держатель может предъявить документ к исполнению и погасить обусловленные им требования безвозвратно и вопреки интересам любых третьих лиц. Полагаем, что это обстоятельство полностью согласуется с сущностью гражданского правопорядка и ценностями частно-правовой системы, ибо сам "эмитент" ценной бумаги на предъявителя не мог не предвидеть такого развития событий. Надо сказать, что данный подход широко распространен в цивилистической доктрине. К примеру, профессор М. Бурышкин отмечал, что если лицо выдает другой стороне бланковый вексель, то во многом оно изъявляет личную готовность и желание вступить в алеаторную сделку*(30). В то же время, факт совершения бланковой надписи представляет любому третьему лицу свободную и законную возможность приобрести ценную бумагу, не справляясь о действительных правомочиях отчуждателя последней.

Отметим, что риск по такой сделке несет не только "эмитент", но и приобретатель ценной бумаги, выданной на предъявителя. В процессе доказывания отсутствия воли на выбытие ценной бумаги на предъявителя из своего владения бланконадписатель оказывается в затруднительном положении; убедить суд в наличии факта кражи или утраты весьма непросто, ибо сам бланковый индоссамент может рассматриваться в качестве весомого доказательства отчуждения*(31). В свою очередь, фактический владелец - приобретатель рискует тем, что, принимая ценную бумагу на предъявителя, он может оказаться в будущем ответчиком по виндикационному иску.

Небезынтересно обратить внимание на специфическую процедуру защиты прав на предъявительские ценные бумаги. Так, лицо, утратившее владение "документами" против своей воли, может обратиться в Банк России с ходатайством об официальной блокировке обращения соответствующих ценных бумаг с указанием реквизитов последних (номер, серия, номинал и т.д.), времени и способа приобретения права собственности на них, а также обстоятельств, при которых заявитель лишился владения ими. Кроме того, в этих условиях весьма уместно воспользоваться средствами массовой информации и даже источниками глобальной сети Интернет. Выполнение этих требований поможет потерпевшей стороне - истцу в виндикационном процессе доказать факт недобросовестности либо грубой неосторожности приобретателя ценной бумаги на предъявителя*(32).

Аналогичное развитие событий немыслимо в отношении наличных денег по следующим основаниям. Во-первых, в отличие от ценных бумаг на предъявителя, деньги более универсальны, они подчиняются законно установленному и общеобязательному валютному курсу. Во-вторых, наличные деньги выступают в имущественном обороте в качестве законно установленного средства платежа, тогда как ценные бумаги на предъявителя могут являться лишь добровольным расчетным средством по взаимному соглашению сторон. Изложенные соображения вполне соответствуют историческим традициям отечественного законодательства. К примеру, исходя из необходимости "ограждения нормального и беспрепятственного обращения в стране денежных знаков и банкнот", циркуляр Наркомфина и Госбанка РСФСР от 3 августа 1923 г. N 234 предписывал в случаях поступления заявлений о принятии мер по обнаружению похищенных или утраченных банкнот отказывать в их аннулировании, а равно специально предупреждать заявителей о том, что государственные органы не берут на себя никаких обязательств по обнаружению и задержанию денежных знаков, утраченных частными лицами*(33).

В заключение необходимо отметить, что проблематика квалификации гражданских правоотношений, складывающихся в результате применения норм о виндикации, реституции и кондикции, была и остается одной из самых дискуссионных и малоизученных в цивилистической теории и практике. О несовершенстве используемых в настоящее время способов разграничения названных требований убедительно свидетельствует не снижающаяся актуальность темы настоящего исследования. Представляется, что предложенные критерии дифференциации виндикационных, кондикционных и реституционных притязаний могут способствовать установлению их самостоятельной юридической сущности, а равно препятствовать ошибочной квалификации спорных правоотношений в системе хозяйственных связей участников имущественного оборота.

[Gomosek]

Мурр, грамотно излагает

[Jigurda]

хотел бы застрять в анусе у бани

[K()ST]

можно, если ты анимешник. они даже в дверных проемах застревают.

Жизненно

Лох.

[Charizma]

насрал в топане