О'Генри Роман биржевого маклера

[MacJei]

О'Генри - псевдоним талантливого американского писателя Уильяма Сидни Портера (1862—1910). Тонкий знаток человеческих душ, он был непревзойденным мастером короткого рассказа (short story). Подавляющее большинство рассказов О. Генри, в сущности, посвящено самым обычным жизненным ситуациям. Его герои движимы чувством любви, дружбы, или напротив, действуют под влиянием ненависти, злобы, карьеризма. За необычным у О'Генри, в конце концов, всегда скрывается обычное.

Особенную популярность среди читателей его рассказы заслужили благодаря своему насмешливому или ироническому тон. Развитие действия и поведение героев, а иногда и очень серьезные явления в новеллах О'Генри всегда сводятся к шутке, к смешной развязке.

"Роман биржевого маклера" впервые был опубликован в 1906 году в сборнике "Четыре миллиона". Это яркий пример юмористического рассказа, повествующего историю Гарви Максуэла. Рассказ, по началу кажущийся обычной "офисной" историей, поражает нас неожиданным финалом...

 

О'Генри

 

Роман биржевого маклера

 

Питчер, доверенный клерк в конторе биржевого маклера Гарви Максуэла, позволил своему обычно непроницаемому лицу на секунду выразить некоторый интерес и удивление, когда в половине десятого утра Максуэл быстрыми шагами вошел в контору в сопровождении молодой стенографистки. Отрывисто бросив «здравствуйте, Питчер», он устремился к своему столу, словно собирался перепрыгнуть через него, и немедленно окунулся в море ожидавших его писем и телеграмм.

 

Молодая стенографистка служила у Максуэла уже год. В ее красоте не было решительно ничего от стенографии. Она презрела пышность прически помпадур. Она не носила ни цепочек, ни браслетов, ни медальонов. У нее не было такого вида, словно она в любую минуту готова принять приглашение в ресторан. Платье на ней было простое, серое, изящное и скромно облегавшее ее фигуру. Ее строгую черную шляпку-тюрбан украшало зеленое перо попугая. В это утро она вся светилась каким-то мягким, застенчивым светом. Глаза ее мечтательно поблескивали, щеки напоминали персик в цвету, по счастливому лицу скользили воспоминания.

 

Питчер, наблюдавший за нею все с тем же сдержанным интересом, заметил, что в это утро она вела себя не совсем обычно. Вместо того чтобы прямо пройти в соседнюю комнату, где стоял ее стол, она, словно ожидая чего-то, замешкалась в конторе. Раз она даже подошла к столу Максуэла — достаточно близко, чтобы он мог ее заметить.

 

Человек, сидевший за столом, уже перестал быть человеком. Это был занятый по горло нью-йоркский маклер — машина, приводимая в движение колесиками и пружинами.

 

— Да. Ну? В чем дело? — резко спросил Максуэл.

 

Вскрытая почта лежала на его столе, как сугроб бутафорского снега. Его острые серые глаза, безличные и грубые, сверкнули на нее почти что раздраженно.

 

— Ничего, — ответила стенографистка и отошла с легкой улыбкой.

 

— Мистер Питчер, — сказала она доверенному клерку, — мистер Максуэл говорил вам вчера о приглашении новой стенографистки?

 

— Говорил, — ответил Питчер, — он велел мне найти новую стенографистку. Я вчера дал знать в бюро, чтобы они нам прислали несколько образчиков на пробу. Сейчас десять сорок пять, но еще ни одна модная шляпка и ни одна палочка жевательной резинки не явилась.

 

— Тогда я буду работать, как всегда, — сказала молодая женщина, — пока кто-нибудь не заменит меня.

 

И она сейчас же прошла к своему столу и повесила черный тюрбан с золотисто-зеленым пером попугая на обычное место.

 

Кто не видел занятого нью-йоркского маклера в часы биржевой лихорадки, тот не может считать себя знатоком в антропологии. Поэт говорит о «полном часе славной жизни». У биржевого маклера час не только полон, но минуты и секунды в нем держатся за ремни и висят на буферах и подножках.

 

А сегодня у Гарви Максуэла был горячий день. Телеграфный аппарат стал рывками разматывать свою ленту, телефон на столе страдал хроническим жужжанием. Люди толпами валили в контору и заговаривали с ним через барьер — кто весело, кто сердито, кто резко, кто возбужденно. Вбегали и выбегали посыльные с телеграммами. Клерки носились и прыгали, как матросы во время шторма. Даже физиономия Питчера изобразила нечто вроде оживления.

 

На бирже в этот день были ураганы, обвалы и метели, землетрясения и извержения вулканов, и все эти стихийные неурядицы отражались в миниатюре в конторе маклера. Максуэл отставил свой стул к стене и заключал сделки, танцуя на пуантах. Он прыгал от телеграфа к телефону и от стола к двери с профессиональной ловкостью арлекина.

 

Среди этого нарастающего напряжения маклер вдруг заметил перед собой золотистую челку под кивающим балдахином из бархата и страусовых перьев, сак из кошки «под котик» и ожерелье из крупных, как орехи, бус, кончающееся где-то у самого пола серебряным сердечком. С этими аксессуарами была связана самоуверенного вида молодая особа. Тут же стоял Питчер, готовый истолковать это явление.

 

— Из стенографического бюро, насчет места, — сказал Питчер.

 

Максуэл сделал полуоборот; руки его были полны бумаг и телеграфной ленты.

 

— Какого места? — спросил он, нахмурившись.

 

— Места стенографистки, — сказал Питчер. — Вы мне сказали вчера, чтобы я вызвал на сегодня новую стенографистку.

 

— Вы сходите с ума, Питчер, — сказал Максуэл. — Как я мог дать вам такое распоряжение? Мисс Лесли весь год отлично справлялась со своими обязанностями. Место за ней, пока она сама не захочет уйти. У нас нет никаких вакансий, сударыня. Дайте знать в бюро, Питчер, чтобы больше не присылали, и никого больше ко мне не водите.

 

Серебряное сердечко в негодовании покинуло контору, раскачиваясь и небрежно задевая за конторскую мебель. Питчер, улучив момент, сообщил бухгалтеру, что «старик» с каждым днем делается рассеяннее и забывчивее.

 

Рабочий день бушевал все яростнее. На бирже топтали и раздирали на части с полдюжины акций разных наименований, в которые клиенты Максуэла вложили крупные деньги. Приказы на продажу и покупку летали взад и вперед, как ласточки. Опасности подвергалась часть собственного портфеля Максуэла, и он работал полном ходом, как некая сложная, тонкая и сильная машина; слова, решения, поступки следовали друг за дружкой с быстротой и четкостью часового механизма. Акции и обязательства, займы и фонды, закладные и ссуды — это был мир финансов, и в нем не было места ни для мира человека, ни для мира природы.

 

Когда приблизился час завтрака, в работе наступило небольшое затишье.

 

Максуэл стоял возле своего стола с полными руками записей и телеграмм; за правым ухом у него торчала вечная ручка, растрепанные волосы прядями падали ему на лоб. Окно было открыто, потому что милая швейцариха-весна повернула радиатор, и по трубам центрального отопления земли разлилось немножко тепла.

 

И через окно в комнату забрел, может быть по ошибке, тонкий, сладкий аромат сирени и на секунду приковал маклера к месту. Ибо этот аромат принадлежал мисс Лесли. Это был ее аромат, и только ее.

 

Этот аромат принес ее и поставил перед ним — видимую, почти осязаемую. Мир финансов мгновенно съежился в крошечное пятнышко. А она была в соседней комнате, в двадцати шагах.

 

— Клянусь честью, я это сделаю, — сказал маклер вполголоса. — Спрошу ее сейчас же. Удивляюсь, как я давно этого не сделал.

 

Он бросился в комнату стенографистки с поспешностью биржевого игрока, который хочет «донести», пока его не экзекутировали. Он ринулся к ее столу.

 

Стенографистка посмотрела на него и улыбнулась. Легкий румянец залил ее щеки, и взгляд у нее был ласковый и открытый. Максуэл облокотился на ее стол. Он все еще держал обеими руками пачку бумаг, и за ухом у него торчало перо.

 

— Мисс Лесли, — начал он торопливо, — у меня ровно минута времени. Я должен вам кое-что сказать. Будьте моей женой. Мне некогда было ухаживать за вами, как полагается, но я, право же, люблю вас. Отвечайте скорее, пожалуйста, — эти понижатели вышибают последний дух из «Тихоокеанских».

 

— Что вы говорите! — воскликнула стенографистка.

 

Она встала и смотрела на него широко раскрытыми глазами.

 

— Вы меня не поняли? — досадливо спросил Максуэл. — Я хочу, чтобы вы стали моей женой. Я люблю вас, мисс Лесли. Я давно хотел вам сказать и вот улучил минутку, когда там, в конторе, маленькая передышка. Ну вот, меня опять зовут к телефону. Скажите, чтобы подождали, Питчер. Так как же, мисс Лесли?

 

Стенографистка повела себя очень странно. Сначала она как будто изумилась, потом из ее удивленных глаз хлынули слезы, а потом она солнечно улыбнулась сквозь слезы и одной рукой нежно обняла маклера за шею.

 

— Я поняла, — сказала она мягко. — Это биржа вытеснила у тебя из головы все остальное. А сначала я испугалась. Неужели ты забыл, Гарви? Мы ведь обвенчались вчера в восемь часов вечера в Маленькой церкви за углом. *1

 

 

------------------------------------------

*1. Маленькая церковь за углом — церковь «Преображения» близ Пятой авеню, в одном из богатейших кварталов Нью-Йорка.

[Vell]

спасибо за тему

 

по размеру как раз чтобы прочитать на работе

[XpoHuK]

    Не  теряя  времени,  все  трое  принялись  за  работу  под

руководством  Каспара.  Первым  делом  они  разобрали  ружья,

вывинтили  замки,  отделили  от  ложа все железные части. Затем

осторожно сняли ложе и раскололи топором на  мелкие  щепки,  не

пощадили  даже  шомполов,  сохранив  их  головки  и  шурупы.  У

охотников теперь была твердая надежда выбраться  из  пещеры.  И

они  знали,  что  им  еще пригодится ценное оружие, которое они

сейчас разрушают. Поэтому они не выбрасывали  ни  одной  части,

которую  нельзя  было  бы  впоследствии  заменить: пожертвовали

только деревом, но тщательно сохранили все железные  части,  до

малейшего  гвоздика  и винтика; отделив от дерева, их собрали и

связали в один пакет.

    Затем так же разделались с оружием Оссару. С  копья  сняли

наконечник,  а древко разрубили на куски. С лука сняли тетиву и

превратили его в щепки,  затем  разломали  стрелы  и  расщепили

колчан. Это был прекрасный горючий материал, который должен был

вспыхнуть, как порох.

    Неожиданно  у  них  оказались  еще  новые ресурсы топлива.

Охотники вспомнили о длинных рукоятках, приделанных к  факелам,

-- они  были  сделаны  на  манер  ручек для метлы. Когда факелы

догорели,  рукоятки  бросили,  и,  вероятно,  они  валялись

где-нибудь  поблизости.  Все  трое  принялись шарить по земле и

вскоре нашли рукоятки, из  которых  получилось  довольно  много

смолистых сосновых щепок.

    Это  была  большая удача -- им не хватало как раз сосновых

щепок, чтобы разжечь огонь. Хорошо  просушенные  и  пропитанные

смолой,  стекавшей с горящих факелов, они должны были мгновенно

воспламениться.

    Когда собрали все топливо,  получилась  порядочная  груда.

Решили  покамест  пощадить топорик Оссару. С него можно будет в

любую минуту снять ручку, но, вероятно, это не понадобится.

    Однако было очевидно, что, если  разжечь  обычный  костер,

дрова  сгорят,  прежде  чем  они успеют отлить свечи. Вот будет

беда!  Необходимо  было  принять  меры  во  избежание  такой

катастрофы.

    Поэтому  они сложили небольшой очаг, дюймов шести-восьми в

поперечнике. Его быстро соорудили извалявшихся кругом камней. В

очаг положили лишь немного дров.  Как  известно,  очаг  требует

гораздо  меньше  топлива,  чем  костер.  Весь  жар направляется

кверху, и сосуд, поставленный над огнем, получает вдвое  больше

тепла,  чем  если бы он висел над костром, где пламя мечется во

все стороны.

    Вскоре они сообразили, что, когда дерево разгорится, можно

замедлить процесс  горения,  положив  сверху  куски  медвежьего

сала. Таким способом они не только продлят горение дерева, но и

получат  более жаркий огонь. Мысль была очень удачная -- теперь

им  должно  было  хватить  топлива.  Очаг  суживался  кверху;

отверстие было сделано как раз по размерам пороховницы.

    Работали сначала без света. Но вот очаг был сложен. На дно

его положили  щепки,  высекли  искру  из кремня, подожгли трут,

поднесли  его  к  просмоленным  сосновым  щепкам  --  и  через

мгновение  обширный  зал  озарился  ярким  пламенем,  стены его

заискрились, словно усыпанные алмазами.

    Освещение позволило значительно ускорить работу. Все стали

действовать увереннее. Склонившись над тушей, Оссару вырезал из

нее большие  куски  жира  и  раскладывал  их  на  камнях.  Карл

поддерживал огонь в очаге. Когда он подбросил в пламя несколько

кусков жира, оно стало гореть ярко и ровно. Каспар, стоя рядом,

что-то проделывал со своей двустволкой.

    Что  делает Каспар с ружьем? Конечно, оно сейчас никуда не

годится без замка и без ложа!  Ошибаетесь!  Именно  теперь  оно

стало  полезным  и  даже  незаменимым.  Понаблюдайте немного за

Каспаром, и вы увидите, что он возится со  стволами.  Смотрите!

Вот  он  отвинтил  оба бойка и продевает в каждый из стволов по

куску бечевки. Это и есть фитили, приготовленные  из  пеньковой

веревки.  И  мне  нечего  говорить  вам,  как  намерен  Каспар

использовать свои превосходные стволы: ведь вы уже сами  теперь

догадались.

    "Свечные формы! " -- воскликнете вы.

    "Разумеется,  свечные  формы,  --  отвечу  я. -- Это будут

замечательные формы, лучших не бывает! "

    Итак, работа продолжалась: фитили были вставлены,  и,  как

только  первая  порция жира была вытоплена, его влили в один из

стволов. Эта процедура  повторялась  несколько  раз,  пока,  ко

всеобщему восторгу, оба ствола не наполнились доверху.

    Правда,  они были еще горячие, и жир внутри совсем жидкий.

Приходилось  терпеливо  ждать,  пока  они  остынут  и  свечи

затвердеют.  Чтобы ускорить остывание, стволы отнесли в проход,

где со сводов капала холодная вода,  и  поставили  вертикально,

чтобы вода стекала вдоль стволов; затем вернулись к очагу.

    Огонь  в  нем  немедленно погасили, оставив лишь несколько

искорок, чтобы его можно было снова  разжечь.  Необходимо  было

экономить  топливо,  так  как  они  намеревались отлить еще две

свечи. У них оставалось достаточно топлива, чтобы вытопить жира

еще на две свечи; веревки для фитилей тоже должно было хватить,

а жира в огромной туше было более чем достаточно.

    Вы спросите: почему не пустили в ход ствол от ружья Карла?

Это легко объяснить. У Карла была винтовка, и ee нарезной ствол

не годился для этой цели. Если бы они вздумали отливать  в  нем

свечу, то ее невозможно было бы вытащить, и их труды пропали бы

даром.

    Пока  остывали  стволы,  охотники  занялись  изготовлением

фитилей из пеньковой веревки. Затем они поджарили на  маленьком

огне  несколько  кусков  медвежатины,  с  аппетитом  их съели и

почувствовали новый прилив сил.

    Они терпеливо ждали, пока остынут  стволы  и  можно  будет

вынуть  свечи.  Ждать  пришлось  довольно долго; наконец стволы

сделались  холодными,  как  лед,  а  жир  внутри  окончательно

затвердел.

    Тогда  снова  в  очаг  подбросили  дров,  слегка разогрели

железные формы и начали медленно извлекать из них свечи. У всех

троих вырвался крик радости,  когда  появился  белый  стержень,

медленно  и плавно выходивший из ствола. Так же удачно вытащили

вторую свечу. Теперь к их  услугам  были  две  огромные  свечи,

длиною в три фута.

    Их  тут  же  испытали,  и  оказалось,  что обе превосходно

горят.

    Через некоторое время появились еще две  свечи.  Теперь  в

распоряжении охотников был запас свечей, которого могло хватить

на  сто  часов.  Они  могли  бы  наделать и еще свечей -- у них

оставалось достаточно жира и топлива, -- но и этих было  вполне

достаточно.  Разве  за  сто часов они не выберутся на солнечный

свет!

    И они увидели его  гораздо  скорее:  не  прошло  и  восьми

часов, как они уже выбрались из пещеры.

    Я  не  буду  описывать  подробно  их  странствования  по

сводчатым переходам этой гигантской пещеры. Достаточно сказать,

что они наконец увидели яркое, как метеор,  пятно,  указывавшее

на  выход  из  пещеры.  Бросив  свечи,  они ринулись вперед и с

восхищением смотрели на сияющие небеса...

[I_lost_my_nick]

[Phills]

Генри охуеный, офк читал.