ЛОВУШКИ ДЛЯ КАПИТУЛЯНТОВ
или ОКАЗАННАЯ УСЛУГА НИЧЕГО НЕ СТОИТ.
Великий Поворот от Гегемонии к Мировой Империи для подвластных элит означает конец Эры Вассалов и наступление Эры Лакеев. Дмитрий Пучков в своем фирменном «гоблиновском» переводе «Властелина Колец» выразил эту мысль предельно четко: «У Саурона нет партнеров, только шестерки». Но осознание отстает от перемен, и бывшие вассалы продолжают мыслить прежними «феодальными» категориями. Ранее, отказываясь от своего суверенитета ради удобного статуса вассала, они почему-то были уверены, что это навсегда, но вдруг оказывается, что статус вассала - лишь мимолетная переходная ступень к превращению в подданных. Ключевая иллюзия политиков Эры Поворота - вера в то, что Гегемон дорожит достигнутой стабильностью, и что его устраивает сложившийся феодальный status quo. Тогда как для Гегемона это только стартовая точка в строительстве Мировой Империи. Не понимая этого, зависимые от Рима (Америки) политики питают надежду, что в отношениях с Римом (с Америкой) можно выбрать некоторый средний путь: не вызывать неудовольствие Рима и в то же время не опускаться до полного лакейства, сохраняя права и достоинство полусуверенного вассала.
Эта иллюзия на практике приводила (и приводит) вассала к пяти типичным ошибкам.
1) Первая ошибка: надежда на то, что в обмен на серьезные уступки, на добровольное сокращение сферы влияния можно выкроить себе «защищенное пространство», где вассалу будет позволено распоряжаться по собственному усмотрению, не оглядываясь на Рим. «Забирайте без боя 90% нашей сферы влияния, но вот на оставшихся 10% не лезьте в наши дела». Рим охотно поддерживал эту иллюзию, но периодически вынуждал вассала перезаключать такие соглашения на все менее выгодных для него условиях, с тенденцией к превращению в полного лакея. Любые такие договоры, с точки зрения Рима, были просто новыми рубежами, с которых начинался новый виток римского наступления на свободу вассала. Добровольный отказ вассала от 90% сферы влияния или от 90% своих исконных свобод позволял Риму более сосредоточенно и с более выгодной стартовой позиции лезть в оставшиеся у вассала 10%. Первым это прочувствовал на своей шкуре не Путин, потопивший ради удовольствия Америки станцию «Мир», а царь Македонии Филипп V. Отказавшись в отношениях с Римом от изрядной доли своего суверенитета, он наивно полагал, что римлянам вполне достаточно этого превращения бывшего глобального противника в послушную его воле региональную державу. В надежде на это он приложил немалые усилия, чтобы помочь Риму сокрушить Антиоха III. Но «в награду» римляне отобрали у него все трофеи этой войны и заставили его судиться перед лицом сената с толпой мелких региональных лимитрофов, у которых были претензии к политике Македонии.
2) Вторая ошибка: надежда на то, что лояльность Риму и оказание ему бесценных услуг заставит Рим дорожить внутренней стабильностью вассального государства. Дорожа своим полезным и преданным слугой, римляне, якобы, откажутся от попыток поднять мятеж окраины или поддержать альтернативного претендента на власть, не будут вмешиваться в порядок престолонаследия. На самом деле римляне понимали, что если уж элита страны вступила на путь лакейства, то дестабилизация внутренней политики приведет к тому, что каждый следующий правитель будет чувствовать себя менее уверенно на своем троне и оттого будет еще более жалким и послушным лакеем Рима, чем предыдущий. Поэтому римляне не боялись «раскачивать лодку» в вассальных странах, всегда поддерживая очередного «Ходорковского» или очередную мятежную «Чечню». Первым это испытал все тот же несчастный Филипп Македонский, против которого римляне настроили собственного сына Деметрия и подтолкнули его к попытке государственного переворота. Жертвой такого же коварства чуть было не сделался престарелый Эвмен II, на которого пытались натравить собственного брата (но тот оказался умным). Но особенно наглядно это показывает многократное римское вмешательство во внутренние дела Державы Селевкидов, что в итоге привело к череде бесконечных междоусобиц и полному развалу этой самой крупной империи эллинистического мира, которая удерживала его «восточный фронтир».
3) Третья ошибка: надежда на то, что «связи в Риме», личная дружба с влиятельными представителями римского истеблишмента позволит добиться более мягкого отношения со стороны Сената и чуть ли не влиять на римскую политику изнутри. Многие наследники эллинистических тронов молодость проводили в Риме, обзаводились полезными связями, поддерживали дружбу с римской золотой молодежью – будущими консулами и сенаторами. На этом основании они надеялись, что римская верхушка будет относиться к ним как к «своим», что спорный вопрос всегда можно будет разрешить «по-свойски», что дружелюбный Сенат хотя бы позволит сохранить царю достоинство в глазах собственных подданных и не будет унижать понапрасну. На самом деле римские друзья эллинистических царей не только не становились их «агентами влияния» в Риме, но наоборот, рассматривались Сенатом как инструмент манипулирования этими царями и как способ еще более жестоко «ткнуть их носом» в их лакейских статус. Классический пример – история с Антиохом IV, когда он отразил неспровоцированную агрессию Египта и, в свою очередь, оккупировал эту страну. Сенат направил к нему Гая Попилия – его давнего знакомого по жизни в Риме. Вот как описывает дальнейшее Полибий:
«Когда Антиох уже издали приветствовал римского военачальника и протягивал ему правую руку, Попилий подал ему табличку с начертанным на ней определением сената, которую держал в руках, и предложил Антиоху прочитать тотчас. ...Когда царь по прочтении таблички сказал, что желает обсудить с друзьями полученное требование сената, Попилий совершил деяние, на мой взгляд, оскорбительное и до крайности высокомерное, именно: палкой из виноградной лозы, которую держал в руках, он провел черту кругом Антиоха и велел царю не выходя из этого круга, дать ответ на письмо. Царя поразила такая дерзость; однако после непродолжительного колебания он обещал исполнить все, чего требуют римляне. Теперь Попилий и его товарищи поздоровались с царем и все с одинаковым радушием приветствовали его. Письмо гласило: «прекратить немедленно войну с Птолемеем». Посему через несколько дней в определенный срок Антиох, недовольный и огорченный, увел обратно свои войска в Сирию; но тогда необходимо было покориться». (Полибий. Всеобщая история. Книга XXIX)
4) Четвертая ошибка: надежда на стратегический разум Гегемона, на то что Рим будет учитывать не только сиюминутные интересы, но и геополитическую ситуацию в целом. Поэтому он не станет ослаблять вассала, который выполняет стратегически важную миссию, провал которой в конечном итоге придется расхлебывать самим римлянам. Это рассуждения из серии «Не могут же они сдать всю Азию исламистам!» А вот могут. Рационально рассуждая, Держава Селевкидов, превратившись в лояльного римского вассала, могла надеяться на то, что Рим осознает ту важную миссию, которую она играет в Средней и Центральной Азии, постепенно эллинизируя этот регион и не давая подняться азиатским фундаменталистам. По сути, она играла роль хранителя обширных завоеваний Александра Македонского, которые впоследствии могли бы войти в состав Римской Империи целиком. Но римляне с упорством идиотов продолжали наносить ей удар за ударом, подстрекая раздоры за верховную власть и поддерживая азиатских сепаратистов. Ослабление Селевкидов завершилось парфянской катастрофой Антиоха VII в 129 г. до н.э., когда большая часть Азии была потеряна для эллинизма бесповоротно.
Римлянам впоследствии, несмотря на все усилия, не удалось продвинуться дальше Месопотамии, тогда как в ином случае они могли бы покорить все до границ Китая, получив прямой доступ к сказочно богатой и слабой в военном отношении Индии. Некоторое время свободу Азии защищала буферная Парфия с полуэллинизированной верхушкой, которую уже имперский Рим по глупости тоже ослабил и привел к краху. И тогда, в конце концов, в этом ареале вызрела настоящая фундаменталистская сила – религиозная Империя Сасанидов, которая нанесла Риму ряд чувствительных ударов и немало способствовала закату и перерождению античной цивилизации во второй половине III века. Таким образом, неразумно ослабляя Селевкидов, Рим подготовил почву для глобального поражения всей эллинистической цивилизации, включая и ее римскую ветвь.
После завоеваний Александра прошло уже полтора столетия, но европейская цивилизация прочно удерживала контроль над сердцем Азии, включая Среднюю Азию и северо-западную Индию, и постепенно окультуривала этот регион. Римская политика по дестабилизации Державы Селевкидов привела к тому, что она сократилась до размеров нынешней Сирии, а основная ее часть была захвачена парфянами. Греко-бактрийское царство (показано розовым), отрезанное парфянами от ареала эллинизма, вскоре тоже стало жертвой кочевых орд.
Ошибка римлян в отношении Селевкидов (как и ошибка Америки в отношении России и ближневосточных светских режимов), впрочем, вполне объяснима. Гегемон в период Поворота к Мировой Империи сосредоточен на текущих задачах, он уверен, что после создания Империи ее мощи вполне хватит, чтобы потом наверстать все потери и справиться с проблемами окраин не хуже, чем это делали уничтожаемые региональные державы. Гегемон не учитывает, что некоторые процессы необратимы, и что большая империя – это не только большие возможности, но и большие проблемы, перегруженность которыми может связать руки для эффективных действий на окраинах. А когда на окраине вызреет и укрепится альтернативный Проект, то будет уже поздно. Разрушая основы светской индустриальной жизни в обширных регионах Земного шара, Америка добивается некоторых тактических успехов «здесь и сейчас», но в перспективе готовит финальное поражение западной цивилизации. Впрочем, осознание этого просчета Америки элитами региональных держав никак не может поправить их текущее положение. К тому моменту, когда Америка осознает, что раздел России между ЕС, Халифатом и Китаем был ее стратегическим просчетом, будет уже поздно.
5) Пятая ошибка: надежда на то, что местные элиты и народ можно спасти путем тотальной и безоговорочной капитуляции, чтобы радикально покончить с желанием Рима творить козни. Эту ошибку совершает вассал, осознавший опыт предыдущих четырех ошибок и пришедший к светлому выводу о том, что «сопротивление бесполезно». «Если Рим все равно не отвяжется, если Рим не устраивают малейшие остатки нашей самостоятельности, то давайте вообще откажемся от нее и попросим ввести у нас прямое римское правление». Такой «Хитрый План» был реализован в Пергаме, который, во избежание вероятной гражданской войны (с закулисным участием Рима) был, с согласия элит, передан Риму по завещанию последнего монарха. Рим получил уникальную возможность продемонстрировать народам Восточного Средиземноморья, что под прямым управлением Сената они будут жить не хуже, чем народы Италии. Кончилось это весьма неприглядно.
Во-первых, как показал пример Карфагена, Пергама и Новороссии, даже если 90% элит желают подставить свой зад Гегемону, то всегда найдутся патриотические 10%, которые поднимут освободительную войну (не без содействия зарубежных держав), и в горнило этой войны обрушится вся страна, а не только добровольные участники сопротивления. Таким образом, желая избежать самого страшного – римского военного катка в своей стране, - сторонники поспешной капитуляции, наоборот, скорее накликали его на свою голову. В Пергаме разгорелось многолетнее восстание Аристоника, за первые поражения от которого римляне в конечном итоге, не скупясь, отомстили мирному населению. (Кстати, Аристонику в рамках черного пиара инкриминировали «социально-революционные» мотивы и прочий «экстремизм-терроризм», но на самом деле он был столь же мало социальным революционером, как и нынешнее руководство ДНР и ЛНР. Освобождение рабов с целью пополнить ряды армии – это стандартная тактика, использовавшаяся в античную эпоху в том числе и самими римлянами)
Во-вторых, если народ и элита некоторой страны слишком легко отказываются от возможности защищать свою свободу, то новые господа догадываются, что со своим имуществом те готовы распрощаться столь же легко и безропотно. Провинция «Азия», в которую был преобразован Пергам, стала притчей во языцех фискального гнета, мздоимства и произвола со стороны римских властей и частных предпринимателей-откупщиков, получивших право взимать налоги с населения. Десятки тысяч людей из-за налоговых недоимок были вынуждены продавать в рабство свои семьи или самим становится рабами. Римские магистраты бессовестно обирали целые города. Ненависть некогда «проамериканского» населения к Риму стала столь всеобщей, что в последовавшем через полвека восстании и погроме римлян («Эфесская вечерня») главную роль играли богатые города Эгейского побережья, которые во времена выступления Аристоника из трусости сохраняли лояльность Риму.
В следующие полвека территория Пергама почти непрерывно была то полем военных действий во внешних и гражданских войнах Рима, то объектом военных реквизиций, а ее жители гибли от рук солдатчины и страдали от военных поборов. Дополнительным ударом по экономике стал расцвет пиратства в Средиземноморье, на которое римляне долгое время смотрели сквозь пальцы. Таким образом, для этой процветающей и богатой страны переход под римскую юрисдикцию добровольным и ненасильственным путем обошелся гораздо большей мерой страданий и разрушений, чем для многих других стран, включенных в Римскую Империю военной силой, после должного сопротивления.
В этом контексте интересно сравнить Пергам с Карфагеном. Хотя история взаимоотношений этих двух стран с Римом различается кардинально, кончили они примерно одинаково. Карфаген был самым страшным врагом Рима за всю его историю, но последние полвека своего существования он пытался загладить свою вину лакейством и капитулянтством. Однако это не помогло, римляне своими дикими требованиями спровоцировали народное восстание и уничтожили город. Цари Пергама, напротив, были верными римскими слугами с самого начала, причем инициативными слугами, типа поляка Бжезинского, не раз подталкивавшими Сенат двигаться дальше на пути Гегемонии. И Пергам они передали Риму превентивно, без всякой войны и даже без намека на угрозу таковой. Но в последний момент часть элит и населения предсказуемо «взбрыкнули», и в итоге наказание, по сути, оказалось одинаковым с Карфагеном.
Следует пояснить, что, хотя столица карфагенян была уничтожена полностью, но для большинства других городов страны пунийцев переход под прямую римскую юрисдикцию прошел относительно безболезненно. Утика, город №2 пунийской Африки, даже улучшила свое положение, превратившись в лидера нации. Серьезный ущерб этой территории был нанесен уже позже, во времена гражданской войны Цезаря и Помпея, когда обосновавшиеся здесь республиканцы проводили стратегию выжженной земли. В целом, если усреднить по региону, суммарный ущерб, нанесенный элитам и населению карфагенских владений за время Великого Поворота, вряд ли превосходит ущерб, нанесенный населению и элитам Пергамской державы. Но пунийцам хотя бы было понятно, за что их «утюжат»: их предшествующие войны с Римом давали повод для римской мести и по-человечески объясняли римскую жестокость. У бедных пергамцев не было даже такой отрады.
Это хороший исторический урок: на этапе Великого Поворота готовность к капитуляции не вознаграждается, и лакействующих шестерок в итоге может постигнуть даже худшая участь, чем открытых врагов Гегемона. На эту тему любит писать Алексей Богословский: «В политике и войнах рассуждения на тему "мы всегда можем задрать лапки к верху" это наживка для дураков. Даже безоговорочная капитуляцию это не гарантия спасения от Гааги или Нюрнберга». Идея «капитуляции как последнего выхода», который (якобы) всегда открыт для элиты, уставшей бороться с Римом, - это иллюзия Эры Вассалов. В Эру Лакеев правила меняются. Само понятие «капитуляции» к лакеям неприменимо: они изначально для Хозяина только «скот», который должен выполнять приказы без ропота и пререканий, причем их судьба не является предметом переговоров, а зависит исключительно от сиюминутной прихоти Хозяина. Захочет Хозяин поджарить лакея на медленном огне, просто для развлечения – принимай с охотой, и цени, что твоя жизнь (и смерть) хотя бы в таком качестве были полезны Господину. Лакей должен радоваться, если своей бессмысленной смертью хоть на секунду улучшит настроение Хозяина. Именно такой самоотверженности ждет сегодня Америка от подвластных элит, а их потакание инстинкту самосохранения рассматривается как бунт, требующий усмирения. Собственно, это и понятно: низведение Планеты до конгломерата муниципальных атомов требует уничтожения всех элит, которые находятся выше муниципального уровня. Гегемон хочет от них не капитуляции и покорности, а показательной самоликвидации, причем настолько радикальной, чтобы на освободившемся от них месте не возникли новые элиты с претензией на автономию.
В заключение этой саги об обманутых капитулянтах приведу отрывок из Аппиана, где описывается реакция карфагенян, когда они узнали о коварстве Рима и о том, что своим лакейством они не только не спасли свой город, но, наоборот, оставили его безоружным перед лицом неизбежного уничтожения.
«И тут начались несказанные и безумные стенания; так, говорят, менады в вакхическом исступлении произносят дикие, нечеловеческие речи. Одни стали мучить и терзать, как виновников этого коварства, тех из старейшин, которые внесли предложение дать заложников; другие так поступали с теми, кто советовал выдать оружие; иные бросали камнями в послов, как вестников бедствий; иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди них, так как это бедствие надвинулось неожиданно и без всякого объявления, они подвергли различным мучениям, приговаривая, что они отплачивают им за заложников, за выдачу оружия и за обман. Весь город наполнился стенаниями и воплями гнева, страхом и угрозами; на улицах они связывали своих самых близких и бежали в святилища, как в убежища; они поносили богов, говоря, что они не могли охранить самих себя. Другие же бросились к арсеналам и плакали, видя их пустыми. Иные бежали к верфям и оплакивали корабли, выданные вероломным врагам. Некоторые звали по именам слонов, как будто те были еще здесь, они поносили и своих предков и самих себя, говоря, что следовало, не передавая ни кораблей, ни слонов, не внося дани, не передавая оружия, умереть вместе с родиной, когда она была в полном вооружении. Более же всего гнев их разжигали матери заложников; как некие эриннии из трагедии, они с завыванием кидались на каждого встречного, напоминая о выдаче детей и о своих предсказаниях; они насмехались над ними, говоря, что боги должны защищать их вместо детей. Небольшая часть, которая еще не потеряла головы, стала запирать ворота и вместо катапульт сносить на стену камни.
Совет в тот же день постановил воевать и объявил об освобождении рабов; полководцем же избрали для внешних действий Гасдрубала, которого раньше они присудили к смертной казни, имевшего уже собранными двадцать тысяч человек. И кто-то быстро отправился к нему с просьбой не помнить зла на отечество, находящееся в крайней опасности, и не возлагать на него теперь ответственности за то, что по необходимости из-за страха перед римлянами несправедливо сделано против него. Внутри же стен полководцем был выбран другой Гасдрубал, внук Массанассы по дочери. Они отправили послов и к консулам, вновь прося перемирия на тридцать дней, чтобы отправить посольство в Рим. Потерпев неудачу и на этот раз, они почувствовали в себе удивительную перемену и решимость лучше претерпеть что угодно, чем покинуть город. В результате перемены настроения их быстро наполнила бодрость. Все государственные и священные участки и все другие обширные помещения были превращены в мастерские. Работали вместе и мужчины и женщины и днем и ночью, отдыхая и получая пищу посменно в назначенном размере. Они вырабатывали каждый день по сто щитов, по триста мечей, по тысяче стрел для катапульт; дротиков и длинных копий пятьсот, и катапульт, сколько смогут. Для того чтобы их натягивать, они остригли женщин ввиду недостатка в другом волосе». (Аппиан, Римская история, Книга VIII)
Этот отрывок отчасти дает ответ на вопрос «Что делать?» в аналогичной ситуации. «Запирать ворота и сносить на стену камни». Похоже на то, что старик Аппиан здесь под видом исторического очерка набросал для будущего универсальную программу народно-патриотической революции. Эту программу потом понимающие люди «под копирку» использовали в течение последующих тысячелетий. Не отсюда ли французские революционеры вычитали идею «женщин-фурий», как значимой революционной силы, а якобинцы - идею всеобщей трудовой мобилизации?
Впрочем, главный пункт этой программы - растерзание национал-предателей, - революционеры, похоже, всякий раз изобретают самостоятельно. Чистка элиты от национал-предателей и ликвидация национал-предательских социальных лифтов - это верный знак для населения и средних слоев, что дело пошло всерьез. Когда о «патриотическом повороте» рассуждают без надетых на пики отрубленных вельможных голов и повешенных за ноги «квислингов», это всего лишь часть торга относительно условий капитуляции. Поверившие в такое «вставание с колен» управленцы среднего звена и народные массы будут неизбежно преданы и наказаны вдвойне. В этом смысле репрессии против «ленинской гвардии» палачей и шпионов в 30-е годы были не только элементом внутренних разборок в руководстве СССР, но жертвоприношением для снискания народного доверия, без которого патриотический подъем 41-45 гг. вряд ли был бы возможен.
Якобинская Франция и осажденный Карфаген равным образом демонстрируют еще одно интересное качество патриотического террора против элитарных национал-предателей: это не только проявление мстительности, но и вполне конструктивная мера, освобождающая скованную энергию народа. Карфаген после растерзания капитулянтов буквально ожил, вышел из спячки, и хотя стратегически все было уже проиграно, но даже в этой безнадежной ситуации люди приободрились и сумели продержаться целых три года. Это не случайность: национал-предательство - не просто политическая позиция, оно связано с внутренней порчей человека, с универсальной ненавистью к позитивным проявлениям человеческой природы. Если национал-предатели занимают в социуме командные высоты, то они омертвляют все вокруг себя, блокируют творческую энергию тысяч людей. Поэтому истребление высокопоставленных национал-предателей оборачивается столь мощным «допингом» для страны, который компенсирует и непрофессионализм новой власти, и «перегибы» террора. Это хорошо показал опыт якобинцев, которые, совершая кучу глупостей, в военной сфере и в сфере национальной мобилизации смогли добиться большего, чем более просвещенные и компетентные революционеры первой волны, и даже больше, чем старая французская элита, несмотря на ее профессионализм и нерастраченные ресурсы Франции.
Эти соображения парадоксальным образом меняют смысл репрессивной политики в адрес национал-предателей. Взрослое общество может позволить себе свободу слова и плюрализм мнений в политике, поэтому идея уничтожить «пятую колонну» просто для того, чтобы заткнуть ей рот, неприемлема и аморальна. Но открыто высказываемая политическая позиция – лишь вершина айсберга национал-предательства. Последнее оказывает гораздо большее разрушительное действие помимо политики, в тех прикладных сферах жизни, где его представители занимают командные высоты. В этом смысле российские национал-предатели в элите должны быть наказаны не за их сиюминутные симпатии к украинскому нацизму (это только маркер), а за их деструктивное влияние на развитие экономики, культуры и общественной жизни в России в течение последних двух десятилетий. В общем случае, мудрое патриотическое правительство, сохранив обществу возможность высказывать любые мнения, и даже отчасти поощряя различных «мелких сошек» на антинациональную пропаганду, тем самым будет провоцировать на «каминг аут» тех национал-предателей, которые, по своему статусу и влиянию, нанесли существенный ущерб и представляют действительную опасность.
vasya.6014:44-17/Фев/25
Весьма познавательно и поучительно.
Ты пасты с двача пиздишь, попустись