Подтверждает ли эволюция отсутствие Творца?

— Тональ — это остров, — объяснил он. — лучший способ описать его, это сказать, что тональ — вот это. Он очертил рукой середину стола. — Мы можем сказать, что тональ, как поверхность этого стола, остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров фактически целый мир. Есть личные тонали каждого из нас и есть общий тональ для всех в любое данное время, который мы можем назвать тоналем времен. Он показал на ряд столов в ресторане. — Взгляни, каждый стол имеет одни и те же очертания. Какие-то определенные предметы есть на каждом из них. Индивидуально они, однако, отличаются один от другого. За одними столами больше людей, чем за другими, на них разная пища, разная посуда, различная атмосфера, и все же мы должны согласиться, что все столы в ресторане очень похожи. Та же самая вещь происходит с тоналем. Мы можем сказать, что тональ времен — это то, что делает нас похожими. Точно так же, как все столы в этом ресторане похожи. Каждый стол, тем не менее, это индивидуальный случай, точно так же, как личный тональ каждого из нас. Однако, следует знать, что все, что мы знаем о нас самих и о нашем мире, находится на острове тоналя. Понимаешь, о чем я говорю? — Если тональ это все, что мы знаем о нас и нашем мире, что же такое нагваль? — Нагваль — это та часть нас самих, с которой мы вообще не имеем никакого дела. — Прости, я не понял. — Нагваль — это та наша часть, для которой нет никакого описания. Нет слов, нет названий, нет чувств, нет знания. - Но это противоречие, дон Хуан. По моему мнению, если это не может быть почувствовано, описано или названо, то оно не может существовать. — Это противоречие только по твоему мнению. Я предупреждал тебя ранее, чтобы ты не пытался сбить самого себя с ног, стараясь понять это. — Не говоришь ли ты, что нагваль это ум?& — Нет, ум — это предмет на столе, ум — это часть тоналя. Скажем так, что ум — это чилийский соус. Он взял бутылку соуса и поставил ее передо мной. — Может нагваль — душа? — Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа — это пепельница. — Может, это мысли людей? — Нет, мысли тоже на столе. Мысли как столовое серебро. Он взял вилку и положил ее рядом с чилийским соусом и пепельницей. — Может быть, это состояние блаженства, неба? — И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, есть часть тоналя. Это, скажем, бумажная салфетка. Я продолжал перечислять возможные способы описания того, о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я называл, он нашел предмет на столе как противовес и ставил его передо мной, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу. Дон Хуан, казалось, наслаждался бесконечно. Он хихикал, потирал руки каждый раз, когда я называл другую вероятность. — Может быть нагваль — высшее существо, всемогущий бог? — спросил я. — Нет, бог тоже на столе. Скажем так, что бог — это скатерть. Он сделал шутливый жест для того, чтобы скомкать ее и положить с другими предметами передо мной. — Но значит, ты говоришь, что бога не существует? — Нет, я не сказал этого. Все, что я сказал, так это что нагваль — не бог, потому что бог является предметом нашего личного тоналя и тоналя времен. Тональ является, как я уже сказал, всем тем, из чего мы думаем, состоит мир, включая бога, конечно. Бог не более важен, чем что-либо другое, будучи тоналем нашего времени. — В моем понимании, дон Хуан, — бог — это все. Разве мы не говорим об одной и той же вещи? — Нет, бог это только все то, о чем мы можем думать, поэтому, правильно говоря, он только другой предмет на этом острове. На бога нельзя посмотреть по собственному желанию, о нем можно только говорить. Нагваль, с другой стороны, к услугам воина. Можно быть его свидетелем, но о нем нельзя поговорить. — Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то может быть ты сможешь рассказать мне о его местоположении. Где он? Дон Хуан сделал широкий жест и показал на область за границами стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной очищал воображаемую поверхность, которая продолжалась за краями стола. — Нагваль там, — сказал он. — там, окружает остров. Нагваль там, где обитает сила. Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Мы чувствуем затем, что для нормальной деятельности нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашей жизни. Настолько необходимым, что он затеняет сияние нагваля. Он захлестывает его. С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем, как только взращиваем наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента нашего рождения и которое постоянно нам говорит, что есть другая часть, которая дала бы нам цельность. С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем делать пары. Мы ощущаем наши две стороны, но мы всегда представляем их предметами тоналя. Мы говорим, что две наши части — это душа и тело, или ум и материя, или добро и зло, бог или дьявол. Мы никогда не осознаем, однако, что просто объединяем в пары вещи на одном и том же острове, точно так же, как можно объединять в пары кофе и чай, хлеб и лепешки, или чилийский соус и горчицу. Мы странные животные, скажу тебе. Нас унесло в сторону, но в своем безумии мы считаем, что понимаем все правильно. Дон Хуан поднялся и обратился ко мне, как если бы он был оратором. Он ткнул в меня указательным пальцем и затряс головой. — Человек движется не между добром и злом, — сказал он смешным риторическим тоном, хватая солонку и перечницу в обе руки. — его истинное движение состоит между отрицательным и положительным. Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку. — Вы не правы! Никакого движения тут нет, — продолжал он, как бы отвечая самому себе. — человек — это только ум! Он взял бутылку соуса и поднял ее, а затем опустил. — Как ты можешь видеть, — сказал он мягко, — мы легко можем заменить ум чилийским соусом и закончить все, сказав: «человек - это только чилийский соус», такой поступок не делает нас более психически больными, чем мы есть. — Боюсь, что я задал не тот вопрос, — сказал я. — может быть мы пришли бы к лучшему пониманию, если я бы спросил, что особенного можно найти в районе за островом. — Нет способа ответить на это. Если я скажу «ничего», я только сделаю нагваль частью тоналя. Все, что я могу сказать так это то, что за границами острова находишь нагваль. — Но когда ты называешь его нагвалем, разве ты не помещаешь его на острове? — Нет. Я назвал его только затем, чтобы дать тебе осознать его существование. — Хорошо! Но разве то, что я осознаю это, не является той ступенькой, которая превращает нагваль в новый предмет моего тоналя? — Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал тональ и нагваль как истинную пару. Это все, что я сделал. Он напомнил мне, что однажды, пытаясь объяснить ему свою настойчивость в том, чтобы во всем улавливать смысл, я говорил об идее, что дети, может быть, не способны воспринимать разницу между «отцом» и «матерью», пока они не разовьются достаточно в смысле обращения со значениями, и что они, возможно, верят, что отец — это тот, кто носит штаны, а «мать» — юбки, или учитывает какие-нибудь другие различия в прическе, размере тела или предметах одежды. — Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, — сказал он. — мы чувствуем, что есть другая наша сторона, но когда мы стараемся определить эту сторону, тональ захватывает рычаги управления, а как директор он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет нам глаза своими хитростями и заставляет нас забыть малейшие намеки на другую часть истинной пары — нагваль.