Тема советов и обсуждения литературы

31 мая выходит «Орфей и Эвридика», — пожалуй, самая амбициозная запись в карьере российского рэпера Ивана Алексеева (он же Noize MC). Автор называет это «хип-хоперой»; фактически это музыкальный спектакль по мотивам древнегреческого мифа, перенесенного в реалии сегодняшнего шоу-бизнеса. В центре альбома — история уличного музыканта, который добивается успеха и славы слишком дорогой ценой; среди персонажей — глава мейджор-лейбла Аид, баттл-рэперы Нарцисс и Прометей, телеведущая Немезида Пафос и так далее. Редактор «Медузы» Александр Горбачев и Иван Алексеев (знакомые с тех времен, когда они вместе жили в общежитии РГГУ) встретились, чтобы обсудить «Орфея и Эвридику» и состояние карьеры Нойза, — и тут оказалось, что в том же ресторане находится рэпер Оксимирон.

— «Орфея и Эвридику» как спектакль показали один раз, и это был очень странный один раз. Впечатляющая сценография, постановка, концепт — и при этом максимально странная площадка, плохой звук и ощущение, что никто толком не понимает, что происходит.

Иван Алексеев (Noize MC): Понимаешь, мы должны были изначально все это делать в Stadium. Гигантские декорации были построены под эту площадку. Но за неделю до премьеры оказалось, что Stadium закрыт — то ли из-за пожарной безопасности, то ли еще из-за каких-то проблем. Пришлось переезжать в «Теслу». Она сделана чуть ли не полностью из алюминия, поэтому, по сути, там можно проводить только техно-вечеринки. Но мы предприняли героические усилия, и результат был максимально вменяемым, насколько мог быть. Вроде бы все, кто находился на танцполе, все расслышали. С другой стороны, я понимаю — огромное количество информации; даже у классических опер бывает либретто. Это был, конечно, смелый эксперимент.

— Не жалко было? Столько готовились, такая махина, а потом один раз — и все.

Нойз: Жалко было, безусловно. Ой.

(Появляется Оксимирон.)

Мирон Федоров (Оксимирон): Здорово.

Нойз: Здорово, брат.

— Честно говоря, довольно неожиданная ситуация.

Оксимирон: Ну что, я присяду? Буду присутствовать в виде наблюдателя.

Нойз: Ну чего, как жизнь?

Оксимирон: Люто. Нормально. Пока жив.

— Хотите, поговорите между собой, как в журнале Interview.

Оксимирон: Непривычно как-то. Будет искусственно. Я лучше буду, как англичане говорят, fly on the wall.

— Тогда вернемся к вопросу.

Нойз: Да, так вот. Жалко было, конечно. Там только на снос декораций был заложен какой-то оголтелый бюджет. И как только мы закончили выступать — сразу налетели лангольеры и стали разбирать эту здоровенную историю. Было печально. Но это прелести рекламного бюджета большой корпорации, понимаешь? То есть суть была ровно в том, чтобы сделать это один раз — абсолютно неповторимое событие.

— А спонсоры как-то контролировали то, что вы делали?

Нойз: Нет. Они никак не влияли на процесс, мы делали то, что хотели. Задали только отправную точку: вот первая советская рок-опера «Орфей и Эвридика» — берите ее на растерзание, используйте любые семплы, как угодно интерпретируйте. И познакомили меня с [режиссером] Юрой Квятковским, которого я большой поклонник. Я был фанатом «Копов в огне», это одна из моих любимых постановок. И вот — приехал Юрец, мы сразу начали с ним штурмовать. В итоге из оригинальной рок-оперы мы взяли в общей сложности два семпла.

— Интересно, что рок-опера была отправной точкой. Когда я смотрел и слушал, у меня в голове возникали всякие советские музыкальные сказки на пластинках. У тебя были любимые?

Нойз: Конечно. «Бременские музыканты» — я прямо фанат. Причем мне нравится, что сначала была пластинка, а потом под нее полностью нарисовали мультик. Вообще у меня было до хрена советских пластинок в детстве. Более того, я на них учился скретчить, семплировал их потом. У меня уже даже в Москве был советский проигрыватель — «Вега ЭП-110», купленный в комиссионке за 250 рублей. Вполне вменяемая модель — с питч-контролом, со всем таким. Более того — это была уже вторая. Первую штуку я купил в Белгороде — и сразу свел на ней «На маленьком плоту» Юрия Лозы с миксом диджея Бумера.

Оксимирон: У меня, кстати, есть книга Юрия Лозы — «Как писать хиты». Это моя последняя надежда. Я только начал читать.

Нойз: И что там в предисловии сообщается? Ну, самое главное?

Оксимирон: Следующий вопрос (улыбается).

Нойз: Я помню, когда мы репетировали хип-хоперу, Квятковский как-то доканывал Олега Груза — а он берет микрофон и говорит: «Я слышу голоса. Это мой внутренний Юрий Лоза открывает мне на всех вас глаза».

— Все эти советские истории были для тебя референсом для постановки?

Нойз: На самом деле нет, не особенно. Зато параллельно с тем, как возник проект, я узнал о мюзикле «Гамильтон» — и там я, конечно, внимательно смотрел видео о том, как это делается. Пожалуй, это единственное, что хоть как-то соответствовало тому, что у нас происходило. Когда я был в Нью-Йорке, пытался туда попасть — но были только места хрен знает где за 800 долларов, и я решил, что лучше продолжу смотреть видосики.

— Спектакль показали один раз, на него почти не было рецензий. Зачем два года спустя ты к нему возвращаешься?

Нойз: А я не возвращаюсь — я им и занимался все два года. Переделал процентов 50. Я сначала думал: вот есть готовая постановка, сейчас запишу все это в студии — и получится альбом. Записал и понял, что это не работает. Нет диалогов, нет связок, что-то вообще непонятно. В итоге я каждый раз думал — ладно, через полгодика закончу. Прошло два года. Какие-то вещи я продолжал переделывать, когда уже мастер был готов. Например, сцену баттла. Она очень сложная — нужно сделать острым баттл с выдуманными персонажами, при этом не используя ненормативную лексику. Это как подковать блоху немножко.

— А почему без ненормативной лексики?

Нойз: Я поставил себе такую сверхзадачу.

Оксимирон: Знакомо!

— Потому что альбом, условно, будут слушать твои дети?

Нойз: Не, это не было связано ни с какой самоцензурой. Так вышло, что вся опера получилась без ненормативной лексики. Я решил, что было бы круто и эти сцены сделать так. Такой челлендж.

— Окей. Давай я предложу три версии интерпретации этой оперы, а ты скажешь, что о них думаешь. Версия первая. Учитывая ситуацию, конечно, неловко это говорить, но придется. Итак: ты послушал альбом Оксимирона «Горгород», дико им вдохновился — и решил сделать свой концептуальный альбом, но еще более замороченный. Тоже про художника в сложной ситуации, тоже с летальным исходом — но еще и с разными героями, голосами и так далее.

Нойз: История была примерно такая. В 2014 году я поучаствовал в мюзикле «Джульетта и Ромео» Януша Юзефовича — он еще ставил «Метро». Написал для него три трека, два исполнял сам — я играл драг-дилера, который продает Ромео то, от чего он откинулся. И вот тогда, находясь за кулисами и наблюдая все, что там творилось, я загорелся идеей сделать крупную форму на сцене. Конкретного сюжета не было, но я решил во что бы то ни стало рано или поздно это воплотить.

Ну а через год выходит «Горгород». Вообще без предупреждения. Я это все слушаю и ******* [поражаюсь]: я ожидал чего угодно, но только не того, что кто-то реализует идею с крупной формой в рэпе раньше меня! И буквально через пару месяцев начинается история с «Орфеем и Эвридикой».

Конечно, Мирон меня вдохновил. Я был этим альбомом очень впечатлен. Это реально было новое слово в русском рэпе — в первую очередь с точки зрения общей конструкции. Это дерзко и круто — в тот момент, когда люди с трудом дослушивают до конца двухминутное произведение, появляется история на 11 треков, в которой сложно выдрать что-то из контекста.

— Ты сам разбирался в истории с Марком или Алисой или читал что-то?

Нойз: Самый отстой — я в этот момент находился в Оренбурге на разогреве у Limp Bizkit. Там был дерьмовый интернет, я не мог ничего скачать. И только видел на The Flow, что вышел альбом, — и тут же его начали декодить. Я сначала прочитал все комментарии и прочекал все спойлеры. То есть чистота эксперимента была, конечно, нарушена.

Оксимирон: Меня вот вдохновлял в основном замечательный сериал «Прослушка».

— Ничего себе. Я сейчас как раз пересматриваю в третий раз, лучший сериал в истории, на мой взгляд. А какая связь?

Оксимирон: Взаимосвязанные истории. Умирает бомж — вечером из-за этого снимают зама мэра.

Нойз: Все переплетено.

Оксимирон: Ну да. У меня там даже исходно скит был… Там не было изначально звонков Киры, были задуманы какие-то скиты — и, в частности, из сцены в «Прослушке», где полицейская-лесбиянка сидит со своим сыном, смотрит в окно и говорит — спокойной ночи, проститутки, спокойной ночи, барыги, спокойной ночи, торчки, и так далее. Вот из этого вырос трек «Колыбельная».

— Какой твой любимый сезон?

Оксимирон: Наверное, про портовых работников, прям такой working class — это, кажется, второй. И четвертый, где одновременно про школу и они пытаются построить такой мини-легалайз в отдельно взятом квартале.

— Вернемся к «Орфею и Эвридике». Версия номер два. Ваня-Нойз — лучший баттл-рэпер России в 2000-х. Во всяком случае, самый известный — и в интернете, и во фристайлах в офлайне. В 2010-х баттл-рэп выходит на новый уровень, ты приезжаешь на главную баттл-площадку — «Версус» — и по каким-то своим личным причинам проигрываешь вдрызг. И потом делаешь оперу, где твой герой выигрывает главный баттл страны — то есть, с одной стороны, компенсация, а с другой, если следовать сюжету, объяснение, почему все эти баттлы не важны на самом деле.

Нойз: Я бы скорее сказал, что многое происходящее в опере так или иначе связано с ситуацией, которая тогда не дала мне выиграть. Это да. А напрямую с самим мероприятием — нет.

— Про ситуацию ты подробнее говорить не хочешь?

Нойз: Да сколько ж можно уже? Оперу слушайте. Понимаешь, «Версус» — это была вишенка на торте. Симптом, настолько не связанный с основным течением болезни, что я тогда не то чтобы его не заметил, но это точно было не самое страшное.

— Но с тех пор ты в баттлах не участвуешь.

Нойз: На самом деле я не вижу соперника, с которым мне было бы интересно побаттлиться. Либо это неинтересно с творческой точки зрения, либо я не хочу баттлить, потому что хорошо отношусь к человеку.

Оксимирон: Я честно предлагал. В смысле не себя, а соперников. Советовал.

Нойз: Я не чувствую вдохновения, чтобы взять и рассказать чуваку, какое он говно, нет в этом нерва достаточного.

— А раньше был?

Нойз: Раньше был, конечно. Пик этого периода — Hip-Hop.ru. Тогда надо было всем все доказать, всех порвать; все говно, а я самый крутой.

— Получается, тогда это тоже было не про соперников, а про себя.

Нойз: Скорее для себя, да. Что-то доказать себе и окружающим. Это мощная движущая сила, и здорово, когда она есть. Просто сейчас я ее в себе не чувствую — у меня сегодня совершенно другие источники вдохновения. Зачем из себя выдавливать тогда? Кроме того, важно понимать, что для онлайн-баттлов того формата участники создавали полноценные треки — у многих они в плеерах до сих пор играют наряду с альбомными песнями, эти вещи до сих пор на концертах просят исполнить. И там куда важнее было сделать крутую песню, чем изощренно облить грязью противника. Кстати, Мирон, например, в «Олимпийском» тоже читал один из своих баттловых треков той поры, — честно говоря, не могу себе представить подобную ситуацию с куплетами из «Версуса».

— Со стороны это может восприниматься так, что ты один раз проиграл и теперь боишься.

Нойз: Да мне ***** [все равно].

— Окей. Версия номер три. «Орфей и Эвридика» — это такая метафорическая литературная версия вашего расставания с продюсером Григорием Зориным, с которым вы долго сотрудничали. И судя по всему, вы расстались не очень хорошо.

Нойз: Слушай, безусловно, этот опыт тоже в опере используется. Но прикол в том, что все тексты Груз написал себе сам. Он просто понимает, о каком типаже идет речь. Более того, интересно, как он сам воспринимает своего персонажа. Более того, его позиция такая: Аид, конечно, неприятный, но Орфей тоже гондон. В него вкладывают деньги, в него верят, он все подписал, а он начинает какое-то истеричное исполнялово — я ухожу, у меня проблемы, я ничего делать не буду, в тур не поеду.

— Что произошло между вами и Зориным?

Нойз: Подходил к концу наш контракт, собственно. Настало время его подписывать заново, причем я был на это настроен. В процессе, пока мы обсуждали условия, мы очень сильно рассорились. Плюс вскрылся ряд нелицеприятных фактов о деталях нашего прежнего сотрудничества — связанных с деньгами и правами на песни. Это привело к тому, что контракт мы подписывать не стали.

Оксимирон: Блин, вот ты тоже используешь слово «нелицеприятный» — как я его использую. А это неверно грамматически. Мне уже все высказали по этому поводу. Интеллигенция русского рэпа ********** [провалилась] коллективно!

Нойз: Окей. Неприятных фактов! Но сейчас у нас нормальные отношения.

— В чем разница жизни с продюсером и без?

Нойз: Если раньше мне периодически нужно было говорить, что «Нет, я этого делать не буду, а буду делать вот так и так», то теперь просто некому это говорить. И все. Я никому и никогда не позволял влиять на мое творчество и карьеру в директивном ключе.

— Ты первым среди больших русских рэперов начал как-то впрямую высказываться по общественно-политической повестке. Причем это было в 2010 году, — прямо скажем, вегетарианское время по нынешним меркам. И вот в 2018-м, когда вокруг происходит то, что происходит, ты выпускаешь альбом, грубо говоря, про то, как непросто артисту вписаться в шоу-бизнес, отказываясь говорить о сегодняшнем дне.

Нойз: Я не отказываюсь говорить. Мне стало интересно сказать о другом и сделать что-то новое для себя, поэтому эта история максимально не завязана на текущую повестку — она о вечном. В первую очередь о любви и верности — верности себе, верности любимому человеку, верности своим принципам. А не «про то, как непросто артисту вписаться в шоу-бизнес». «Ромео и Джульетта» — не про клановое устройство верхушки итальянского общества XIV века, правда?

А текущую ситуацию я еще прокомментирую, вы не переживайте. Конечно, она меня задевает. Как она может не задевать? Происходящее дико.

— Но песни об этом почти никто не пишет.

Нойз: Я написал недавно одну. Думаю, к осени выйдет. Если вам вдруг стало не хватать социальной повестки от Нойза Эмси, то вы не расстраивайтесь: все лучшее, конечно, впереди.

— Когда мы с тобой недавно выпивали после концерта Оксимирона в «Олимпийском», основной темой разговора был рэпер Фейс. И ты высказывался очень жестко.

Нойз: Я был подшофе, да, и чего-то завелся на эту тему. Сейчас я абсолютно спокойно воспринимаю всю эту волну артистов. Это то же самое, как мы слушали «Красную плесень» или «Сектор Газа». Нет, все-таки Фейс — это скорее как «Красная плесень», «Сектор Газа» был поэтичней. Я понимаю, почему это задевает людей. Это пубертатная история, максимально вывернутая мехом наружу.

— Кто-то из молодых тебе нравится?

Нойз: Из артистов до 27 самый крутой, конечно, Хаски. «Пошлая Молли» нравится еще. Там есть какой-то драйв рок-н-ролльный и все-таки владение инструментами, это не попрыгушки под фонограмму.

— Я почему спросил про молодежь. Вот я в 2012 году брал у тебя интервью для «Афиши». И тогда была более-менее ясная ситуация: была «большая четверка» русского рэпа — Баста, «Каста», Гуф и ты. Остальные пониже. Теперь расклады полностью изменились, и есть ощущение, что тебя с вершины отодвинули.

Нойз: Никуда меня не отодвинули. У меня все в порядке, дела только в гору идут.

— Есть люди, которые появились сильно после тебя, — и при этом гораздо популярнее.

Нойз: Гораздо популярнее? Больше меня из рэперов сегодня собирают только Мирон, Баста и Корж. Можно еще Тимати сюда добавить, но тогда его и к твоей «большой четверке» 2012-го надо приписать.

Оксимирон: Это смена поколений. Это нормально.

— В том и вопрос, каково ощущать себя старшим поколением по сравнению с Мироном. При вашей-то разнице в возрасте.

Нойз: Он старше меня месяца на три.

— Тем более.

Оксимирон: Есть молодые, горячие. Ты же знаешь песню БГ — где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? (Поют хором.) Ее не-е-ет.

— Мне как раз и интересно, как ты себя чувствуешь, когда она уже пришла.

Нойз: Ну пришла, и чего. Посмотрим, где она будет лет через семь.

— В себе ты не сомневаешься?

Нойз: Абсолютно.

— Когда Оксимирон выступал в «Олимпийском», у тебя не было ощущения — на его месте должен был быть я?

Нойз: Слегонца, конечно, было. Но вообще я был рад, что все так произошло.

— А почему ты не на его месте?

Нойз: Слушай, не могут все быть на вершине все время. В момент, когда рэп вдруг окончательно стал самым важным, главным жанром в стране, я выпустил гранж-альбом, понимаешь? И не жалею об этом ни секунды. У меня амбиция, наверное, самая наглая из всех возможных — я хочу собирать огромные площадки и быть суперпопулярным, делая то, что нравится мне и моим друзьям. Это в полной мере может не получиться. А может и получиться. Но никогда желание быть более популярным не стоит впереди желания делать то, что я хочу.

Оксимирон: Я могу так сказать. Ваня знает, что я не его фанат. Есть несколько песен, которые я безумно люблю, — об этом я ему тоже не раз говорил: «Иордан», «Вселенная бесконечна», треки с баттлов на Hip-Hop.ru. Я считаю, что они в золотом фонде русского рэпа. И при этом — не являясь его фанатом — я считаю, что если человек претендует на знание истории нашей маленькой — в прошлом — субкультурки и не согласен с мнением, что Ваня уже зацементировал свое лицо на горе Рашмор русского рэпа, то этот человек просто не шарит. И я говорю это со всем критическим настроем. У нас абсолютно противоположные взгляды на очень разные вещи.

— Я не спорю с этим. Мне интересны ощущения. Вот Гнойный тебя в уничижительном контексте упоминаетв баттле с Мироном. А вот он поет с тобой в гримерке твои старые песни. То есть ты для него уже такой ветеран.

Нойз: Я очень сильно ржал, что Слава оказался нашим давним фанатом и слэмился на самом первом концерте в Питере. Я его впервые увидел в гримерке ЛСП, и первое, что я от него услышал, было — Ваня, дай я тебя обниму. Вот тут я ***** [удивился] по полной программе. Это для меня было полной неожиданностью, если честно.

Оксимирон: Слушай, пятый элемент хип-хопа — это ненависть.

Нойз: Первый, по-моему.

Оксимирон: Я помню интервью одного из моих любимых немецких рэперов, в котором он говорит: когда я был никем, я хейтил тех, кто наверху. Поэтому я максимально лояльно отношусь к тем, кто ******** [ругает] меня сейчас. Это круговорот.

Нойз: И об этом круговороте в опере очень много сказано.

Оксимирон: Это суперлицемерие — срать кого-то в начале пути и потом не понимать тех, кто срет тебя позже. В этом смысле я не понимал «Касту» в момент терки с нами, потому что когда «Каста» начинала, насколько я помню, они срали Шеффа, причем достаточно открыто.

Нойз: Война — дело молодых, лекарство против морщин.

— Тебе 33 сейчас. Какая разница между тобой теперешним и тем, кем ты был десять лет назад?

Нойз: В творческом смысле стало меньше оголтелого трехаккордного панк-рока, гораздо больше другой музыки — и по смыслу, и по звучанию. А по-человечески — я спокойнее, более взвешенно к каким-то ситуациям подхожу. К тому же за это время я стал отцом двоих детей. А когда они чуть-чуть начинают подрастать, ты видишь, как любую твою модель поведения, которую ты, возможно, раньше даже не осознавал и за собой не мог заметить, дети перенимают настолько явно и карикатурно. И ты сразу понимаешь, в чем твоя ошибка. И очень хочется это изменить.

Причем это неуловимые вещи, невозможно объяснить на примере. Это не про то, что ты матом ругаешься, — а про то, как ты бываешь несправедлив к людям, например. Про то, как ты неадекватно реагируешь на какие-то ситуации. Это не значит совершенно, что ты сразу же можешь от этого избавиться — посмотрел, увидел, осознал, и все. Но ты начинаешь замечать за собой вещи, которые по-другому не открылись бы тебе никак.

— Ты чувствуешь себя частью какого-то поколения?

Нойз: Конечно. Рожденных в 80-е.

— И что между нами общего?

Оксимирон: Мы помним заставку «ВИД», которая нас пугала.

Нойз: Вот этот переходный период между коммунистической системой и диким капитализмом 90-х, — мне кажется, он так или иначе зафиксирован у всех в голове, кто в нашей стране рос в соответствующее время. Например, это проявляется в отношении к деньгам. Люди 70-х годов рождения, кажется, в большинстве своем всерьез восприняли этот слом как «было плохо, стало хорошо». Люди, которые родились уже после распада СССР, как правило, не видят ничего плохого в обогащении и деньги считают абсолютным добром. А у нашего поколения, мне кажется, в голове такой винегрет: бабки — это то ли хорошо, то ли плохо. То ли не западло много зарабатывать, то ли надо, как Диоген, жить в бочке.

— К тебе на концерты ходят эти люди нового поколения?

Нойз: Аудитория ширится. Огромное количество людей с нами уже 15 лет. Многих из них я просто узнаю в зале, когда гоняю по городам, — они всю жизнь ходят на наши концерты. Некоторые из них уже обзавелись детьми. Это, кстати, самое неожиданное открытие последних лет. Традиционно считается, что ребенок тащит с собой маму на концерт, потому что его одного не пустят. Я скорее наблюдаю обратное — родители приводят своих детей.

Оксимирон: Да, у нас то же самое. Наоборот бывает очень редко.

— Что ты вообще думаешь об этих подростках? Ими все сейчас озабочены. Что они новая сила, что они выходят на улицы…

Нойз: Кто этим озабочен? Сами подростки?

— Нет, все остальные. Вот что я вижу — скажу честно. Я много лет работал музыкальным журналистом. Все было классно, но я понимал, что музыка сейчас не главное из искусств; в ней происходит что-то интересное, но дело до этого есть не всем. Потом я по своим причинам от этого отошел, начал заниматься чем-то другим. Тут же случился взлет русского рэпа — и сейчас, в 2018-м, в России в плане культуры нет ничего важнее музыки. Это очень массовая, очень живая история, в ней много героев, много событий. И кажется, что это связано с новым поколением слушателей.

Нойз: Прикинь, я вообще не согласен. С моей точки зрения, все выглядит ровно наоборот. Раньше музыку воспринимали гораздо более серьезно. Люди, которые добивались в ней какого-то успеха, строили гораздо более продолжительные карьеры. И слушатели гораздо внимательнее относились к тому, что артист говорит в своих песнях.

Сейчас более потребительское отношение. «Это уже надоело, все, чувак, в прошлом году ты был ничего, сейчас уже подсдулся. Нам нужно что-то новое, что-то другое». Тренд меняется — им уже это все неинтересно, оно отправляется на помойку. Еще современной молодежи стало совершенно не западло слушать попсу. А я бы не сказал, что она сильно выросла в качестве.

— Кто уже подсдулся? О ком конкретно ты говоришь?

Нойз: Да их много. Как пролетела по небосклону группа «Грибы», например? От них же некуда деться было еще только что, типа год назад.

Да, музыку слушают гораздо больше людей, но это чисто технологический прорыв. Это вопрос удобства. В 2008 году ты не мог ехать в вагоне метро и выбирать, какой из десяти только что вышедших альбомов послушать. Причем это технологический момент, который привел к культурной девальвации самого музла.

— Почему? Я не понимаю, что значит — культурная девальвация. Я вижу, как 17-летние ходят на Фейса или «Пошлую Молли», и понимаю, что у меня в 17 лет не было музыки, которая была бы для меня настолько же своей.

Оксимирон: Серьезно? А «Гражданская оборона»?

— Я обожаю «Гражданскую оборону», но я понимал, что Егор Летов не похож на меня. У него другой опыт, другое все.

Нойз: Имеется в виду, что расстояние в плане возраста сократилось очень сильно. Для подростков поют подростки.

Оксимирон: Я понял. У меня такую роль играл западный рэп. Музыка моих одногодок, за которыми можно было куда-то тянуться.

Нойз: Это тоже технологический момент. Сейчас дома можно достойным образом записать песню — она ничем не будет, в общем-то, отличаться от студийного варианта, кроме каких-то тонких нюансов. Сразу после записи ты можешь ее выложить в интернет, мгновенно получить фидбэк — и все, иди записывай следующую. Клип можно снять на телефон. Путь музыки от автора к слушателю сократился в десятки раз.

Когда мне было 16, у моей тогдашней группы было уже несколько альбомов, мы переписывали их знакомым на кассеты и выкладывали mp3 в местную локальную сеть. И даже при такой дистрибуции уже имели активную аудиторию из нескольких сотен человек, ездили с концертами по Белгородской области, устраивали хип-хоп-вечеринки у себя в городе, читали на всех брейк-фестивалях всегда. А в сегодняшних условиях мы бы через год поехали в тур по всей стране. Раньше, чтобы быть услышанным, нужно было проделать большую работу, это был изначально марафон на несколько лет. Сегодня время спринтеров. 15 минут славы как они есть.

— В общем, у тебя энтузиазма не вызывает происходящее с музыкой?

Нойз: Почему? Вызывает.

Оксимирон: У меня дикий вызывает. Адский.

— Ты же говоришь про девальвацию.

Нойз: Да. В том смысле, что для людей это стало в большей степени фоном. Причем они хотят этот фон менять как обои на рабочем столе — почаще.

Оксимирон: Я за максимальный хаос, поэтому я за девальвацию. Мне нравится все, что происходит. Падающего подтолкни, — по-моему, это прекрасно. Пусть тренды меняются каждый день!

Нойз: С другой стороны, главная процентовка сохраняется уже много тысяч лет. 90% всего — полная ***** [ерунда].