Тарифная евроинтеграция. Украина, т. 44

"То, что Украина намерена воевать против России, не подлежит сомнению. Корреспондент «Eurasian News Fairway» побеседовал со Стрелковым Игорем Ивановичем (Гиркин Игорь Всеволодович – военный деятель Донецкой Народной Республики, бывший командир повстанцев в городе Славянске и организатор сил народного ополчения в Донецке) в ходе его визита в один из городов РФ. Визита, организованного с целью сбора средств для населения Донецкой и Луганской Народных Республик и активизации деятельности местной ячейки общественного движения "Новороссия".

– Игорь Иванович, начну с самого «страшного» вопроса. В своем интервью для Российского института стратегических исследований Вы говорите, что Россию ждёт война. Какие сценарии её возникновения и развития Вы видите, методы ведения и возможные последствия?

– Украина предпримет попытки нанести удар для полной ликвидации Новороссии и, поскольку, Россия не может допустить уничтожения Новороссии, – геноцида русского народа, русского населения там, то каким-то образом Москва может быть втянута в войну. Насколько это будет масштабно – сложно сказать. Но то, что Украина чётко намерена воевать против России – это совершенно не подлежит сомнению. Даже если Новороссия будет сдана, Украина рано или поздно развяжет войну за Крым, поскольку она не признаёт его переход в состав России, не собирается признавать и практически открыто говорит, что будет бороться за него, в том числе – вооружённым путем.

– Говоря о войне, Вы подразумеваете войну «по наущению»?

– Естественно. Переворот в Киеве производился на деньги США, под руководством Соединенных штатов, и украинская нынешняя власть – это полная марионетка, которая и создавалась для противостояния с Россией, в том числе – военного. Именно поэтому Украина не идёт ни на какие уступки, вообще ни на какие. Даже на самые малые. И даже в принципе теоретически выгодные минские соглашения ими не соблюдаются, а используются только как перемирие для накопления сил и средств для дальнейшего ведения войны.

– Каково Ваше отношение к минским договоренностям?

– В целом положительное, но я не верю в их реализацию, поскольку у меня есть данные, что даже такие выгодные соглашения – подчеркиваю – Украина соблюдать не собирается. Киев нацелен только на войну. И нацелены они на неё потому, что от них этого требуют хозяева.

– Выгодны эти соглашения в первую очередь Украине?

– Теоретически, да. В любом случае Народным Республикам (ДНР и ЛНР – ред.) и ополчению они совершенно не выгодны, поскольку они обозначают ликвидацию и той, и другой.

– В одном из сравнительно недавних своих интервью – уже по возвращении из воюющей Новороссии – Вы упоминали о том, что осознаёте некоторую долю ответственности за начало «горячей» фазы конфликта. Значит ли это, что, по Вашей оценке, жители Донбасса без помощи российских добровольцев и, скажем так, «иной» поддержки из России не стали бы оказывать столь решительное сопротивление?

– Понимаете, ответственность можно ощущать по-разному. Можно ощущать чувство вины. Но у меня чувства вины как такового не было и нет. И я надеюсь – не будет. Ответственность за то, что там происходит, я продолжаю нести, поскольку в этом активно участвовал, поскольку многие люди, которые сейчас сражаются на фронте, которые помогают ополчению – они пришли в армию по моему призыву, ещё при мне. Это – во-первых.

Во-вторых, возможно, если бы наше подразделение, которое сыграло организующую роль, роль детонатора, не прибыло бы в Славянск, то восстания в Донецке и Луганске были бы задавлены. Там требовалась именно организующая сила, центр консолидации. Но восстание всё равно было, люди стояли на баррикадах уже с оружием, их убивали украинские силовики. Только это восстание могло закончиться так же, как оно закончилось в Харькове и Одессе. То есть было бы по несколько десятков трупов и в Донецке, и в Луганске, были бы карательные операции, были бы аресты, захваты.

Но в широкомасштабную национально-освободительную войну за независимость это восстание могло и не вылиться, а могло и вылиться на более позднем этапе. Однако история не знает сослагательного наклонения. То, что случилось – то случилось. Но, естественно, поскольку война идёт и продолжается, то я, как человек, который сделал одни из первых выстрелов в этой войне и возглавлявший подразделение, которое захватило органы государственной власти Славянска, естественно несу ответственность.

– Вы говорили о применении украинской стороной нейролингвистического программирования, в частности, «Пятым каналом» украинского ТВ. Вы сказали, что ощущали это воздействие на себе. Речь идёт о составной части информационной войны. Насколько, на Ваш взгляд, весома роль данного фактора в информационной войне, а информационной войны, в свою очередь, – в горячих конфликтах?

– Исключительно весома, поскольку она (информационная война – ред.) создаёт у людей совершенно искаженную картину. Когда же люди сталкиваются с реальной картиной воочию – они её не воспринимают. Настолько серьёзное поражение возникает – как наркотическая зависимость. Более того – я видел местных жителей, которые часами не могли оторваться от этой новостной программы (украинской – ред.), которая крутила сама себя. То есть когда ничего нового не идёт, а просто идёт лента, один и тот же текст … раз за разом …

Люди просто упирались в телевизор и не могли от него оторваться, их переставало интересовать всё окружающее. Вот такие вот полузомби и едут добровольцами на войну, собирают продовольственную помощь (для АТО – ред.) и всерьёз считают, что на Украине воюет российская армия, а не местное ополчение.

– То есть речь идёт о некоем зомбировании?

– Да, речь идёт о зомбировании, можно так сказать. Это действительно зомбирование. Причём, оно имеет долговременный эффект – не пятиминутный. Люди, которые получают эту информацию, они очень агрессивно реагируют на всё, что ей противоречит.

– По Вашим оценкам, когда могло начаться такое воздействие на население – вместе с началом боевых действий в Новороссии или ещё раньше?

– Уже при майдане. Находясь в Киеве в январе 2014 года, просматривая украинские телепередачи, я уже ощущал этот эффект массированного воздействия.

– Приднестровье, Босния, Чечня, Украина … Есть такое высказывание, что война – это наркотик. Так называемый синдром «отравления порохом». Что Вы об этом думаете?

– Войну сложно назвать наркотиком. Но человек, который много воюет, естественно получает повышенные порции адреналина, и организм к ним, естественно, привыкает. И по возвращении человека к мирной жизни его организму, во-первых, не хватает адреналина, ему всё кажется серым, пресным в плане того, что на войне все события крайне сжаты, и то, что человек переживает за неделю, в обычной жизни ему бы этих эмоций хватало на год. Поэтому меняется темп жизни.

А организм, который перестроился под очень высокий темп жизни – пусть на износ, но зато яркой и насыщенной – ему в мирной жизни достаточно сложно устроиться.

Кроме того, на войне всё обострено до предела. Там ярко выявляются характеры, там ярко выявляются люди, там как под увеличительным стеклом видны человеческие пороки и человеческие достоинства. Хороший человек на войне становится лучше, дрянной человек – дряннее несоизмеримо. То есть война – как лакмусовая бумага. И те люди, которые привыкли жить в условиях войны, у них появляется обострённое чувство справедливости, у них появляется обостренное чувство товарищества, они начинают делить мир «на своих» и «на чужих».

Когда же они возвращаются в мирную жизнь, где всё – в полутонах, они остаются такими же обострёнными, а всё вокруг им кажется не совсем настоящим, фальшивым. И далеко не каждый человек может перестроиться.

Вот я, например, могу спокойно перестроиться, поскольку имею к этому и привычку, и знания достаточные, и понимание ситуации. Я могу со стороны посмотреть. Хотя и у меня, бывают и срывы, и рецидивы.

В целом же назвать состояние человека на войне ненормальным … Я бы так не сказал.

Есть и противоположная точка зрения, что именно в мирной жизни человек ненормален. Мы ненормальны все по-своему. То есть война действительно срывает с человека всю шелуху, и остается его суть.

– В ноябре прошлого года глава ДНР Александр Захарченко присвоил вам и Бородаю звание героя Донецкой Народной Республики. Было ли это нечто вроде «компенсации» моральных потерь? Я имею в виду мотивацию Захарченко.

– Я не знаю мотивации Захарченко. С учётом того, что мы уже в тот момент с Бородаем резко разошлись, я это воспринял как своего рода оскорбление.

– Что конкретно оскорбило?

– Я не считаю, что Бородай совершил что-то особо героическое. Хотя я не стану обсуждать какие-то его действия. Как говорят солдаты: «За одно и то же получили медаль «За отвагу» разведчик и штабная санитарка». Я воспринял это примерно так. Это – во-первых.

А во-вторых, сегодняшняя наградная политика ДНР ниже всякой критики, поэтому принимать от Захарченко какие-либо награды или звания я не собираюсь. А, тем более, сейчас, когда он сам себя фактически разжаловал из избранного главы пусть непризнанной, но республики, в какого-то руководителя отдельных каких-то районов – ну это просто смешно.

– Бытуют разные мнения о причинах замены Стрелкова и Бородая на местных кадров. Что вы об этом можете сказать?

– Готовились переговоры с Украиной, и, естественно, их должны были вести местные люди, и это не вызывало никаких возражений с моей стороны. С другой стороны, подоплёка этих переговоров – будущего «Минск-1» – которая каким-то образом у нас сложилась к тому времени, требовала безусловного подчинения всех командиров данным условиям. Поскольку же эти условия, как выяснилось, сильно походили на предательство Новороссии, то люди заранее оценили: вряд ли Стрелков согласится на такого рода условия. Поэтому заранее были приняты меры к тому, чтобы я передал командование.

– В одном из своих интервью Вы сказали, что Вам решительно порекомендовали «засветиться». Каковы цели этой засветки?

– Да, было такое. Мне сложно оценить – какую тактическую цель это носило, тем более мне не объясняли. В частности, в данном случае рекомендацию давал Александр Юрьевич (Бородай – ред.). Он мне не объяснял, почему это было столь необходимо. Но рекомендация была дана, и я ее выполнил.

– Не является ли Ваша возросшая в последнее время медийная активность признаком появившихся у Вас каких-либо политических планов, или это в большей степени связано с деятельностью возглавляемого Вами движения «Новороссия»?

– Никаких политических планов у меня не появилось. А вот объёмы сборов средств в помощь Новороссии, её населению и ополчению сильно упали. Поэтому моя медийная активность – это попытка хотя бы поднять эти сборы. От того, что люди в России начали постепенно уставать от негативных новостей с Украины, от этого потребность в медицине, в снаряжении, в продовольствии нисколько не уменьшилась.

– Как пришло решение организовать движение «Новороссия»?

– После моего возвращения, после того, как был пройден определенный карантин, на котором я находился после возвращения, передо мной встал вопрос «Что делать дальше?». Я хотел бы снова служить, но никаких вариантов для продолжения несения службы ни в Новороссии, ни в России мне не только не было предложено, но и на мои запросы по данному поводу никто не отреагировал. То есть, условно говоря, я оказался в той же самой ситуации, в какой был. Даже хуже, поскольку я уже нигде не работал, то есть я остался просто военным пенсионером, который, в общем-то, никому и не нужен. Можно было бы, конечно, уехать на дачу и ловить рыбу с бережка удочкой. Но поскольку я всё же ощущаю очень большую ответственность за то, что происходит на Украине, и что происходит в Новороссии, для меня такая позиция неприемлема.

Соответственно, обсудив и обдумав все вопросы, связанные с тем, как я могу помогать Новороссии, я решил следующим образом: если я не могу помогать ей с оружием в руках, то займусь совершенно нехарактерным и не моим, что называется, делом – снабжением, которое действительно необходимо.

Для меня, поверьте, это совершенно несвойственно и очень некомфортно. Но надо этим заниматься. Я понимаю, что это нужно, понимаю, что мы всех проблем, связанных со снабжением, не решим. Даже близко не решим. Это – государственный уровень, на котором можно решить. Но… «делай что должно, и будь, что будет». Делай, что можешь. Удастся что-то сделать хотя бы по минимуму – уже хорошо.

– Ну и напоследок пару вопросов о личном, если Вы не против.

– Попробуйте. Не факт, что отвечу.

– В Интернете не так много о Вас информации. Достаточно скупые сведения. Я прочитал, что Вы – гуманитарий, историк по образованию. Вместе с тем, из Вашей биографии получается, что Вы – настоящий военный, до мозга костей, что называется. Почему Вы не пошли по линии стандартного воинского образования?

– В последних классах школы из-за неумеренного чтения я сильно посадил себе зрение на левый глаз. И в нормальное военное училище с таким зрением я уже не мог попасть, а в военно-политическое пойти не захотел, потому что мой дедушка очень не любил замполитов (у меня оба деда – кадровые офицеры, оба – участники войны). Его – дедушки – мнение было очень значимым для меня.

Поэтому в данном случае, оценив свои перспективы, я сначала предпочёл заняться тем, что я очень любил. Я историю с детства очень любил в школе, потому выбор исторического вуза был для меня вполне естественным. Тем более, что по складу ума я – гуманитарий. Ну, а после завершения института, после того как рухнул Союз, пошли беспорядки, пошли войны, случилось так, что я поехал в Приднестровье добровольцем.

С тех пор, конечно, возвращался к исторической науке, но уже в качестве увлечения. Хотя я написал там какое-то количество статей научных в перерывах между служебной деятельностью. Но на профессиональной основе к ней (истории – ред.) уже не возвращался.

– Ну и последний вопрос. Уже стали традицией адресованные к Вам вопросы о смене фамилии. Ответы на них известны. Я читал, что Вы – урожденный Всеволодович. Отчества меняют гораздо реже, чем фамилии …

– Я по паспорту и сейчас – Гиркин Игорь Всеволодович. Я не менял ни фамилии, ни имени, ни отчества. Ничего в этом такого не вижу. Однако, во-первых, когда я брал документы прикрытия во время командировок во «вторую Чечню» как офицер специальной службы, я взял отчество по деду. Взял по простым причинам:

Во-первых, отчество «Всеволодович» – относительно редкое Во-вторых, оно долго выговаривается. Некоторые люди, которые брали документы прикрытия, они и имя меняли и становились какими-нибудь «Иванами Ивановичами Ивановыми». Это достаточно обычное и нормальное явление.

У меня, кстати, сохранилось удостоверение чеченского Управления (Управление ФСБ по Чеченской Республике – ред.) на эти данные. Это делалось не для того, чтобы сменить фамилию. Это – общепринятая практика для обеспечения безопасности военнослужащих, которые выполняют специальные задачи. Ну и «Игорь Стрелков», именно так, – это литературный псевдоним, под которым я писал статьи.

И я счел возможным и в Крыму, и на Украине – где те задачи, которые я выполнял, тоже напоминали специальные – воспользоваться своим старым псевдонимом. И ничего в этом я не вижу ни плохого, ни хорошего.

Более того: поскольку я не собирался создавать себе какого-то имени, это было абсолютно нормальным. Вот в Крыму спрашивают: кто такой Игорь Стрелков? Ну, знал только Аксёнов. Но он и мои настоящие данные знал. Ну, знали ещё буквально несколько человек. Остальные не слышали об Игоре Стрелкове."