Фильм очень долго разгоняется и первые шестьдесят минут его смотреть пытка, но начиная с 59 минуты (сцены караоке) происходящее в кадре становится чистой интенсивностью Сокровенного, будто ты слушашь рассказ самого дорогого тебе человека на свете о Секрете, который он носил в себе годы, боясь рассказать и всё переживая, что вспомнив этот самый страшный секрет его взросления, начав его перепроживать вновь, но в беседе, артикулируя речью, носитель тайны секрета сойдёт с ума от пережитой им боли, вскрыв швы гноящегося невыговоренным прошлого.
Фильм построен на очевидном, но никем не используемом в кино тропе, который был характерен для мемуаров межвоенья двадцатых-тридцатых XX века, когда человек лишь указывает на начало какой-то ситуации, тут же обрывая повествование, не показывая что конкретно (фактически) случилось, ибо и так понятно, что там могло случиться, ибо все трагедии одинаковы, беда у всех одна; Толстой был лжец и дурак, когда говорил о счастье.
В финале Aftersun катарсис не тот катарсис, когда ты задыхаешься от слёз, как в конце «Небесного тела» Аличе Рорвахер или «Боли и славы» Педро Альмодовара, но это катарсис тишины счастья наконец выговориться перед самим собой: какой бы ужас не произошёл, он уже про(изо)шёл и весь фильм своей динамикой, когда ты наконец понимаешь о каком модусе чувств и про какие переживания и отношения режиссёр хотела снять картину, он такой динамикой похож на отупение (одеревенение), когда ты уже выплакал всё, что мог, накричался как мог накричаться и просто «что-то делаешь», «как-то смотришь, что-то слушаешь», пьёшь чай и обои на стене обретают пафос храмовой иконописи — так тело отвоёвывает у страдания безмятежность уюта материнской утробы максимой «на свете счастья нет, но лишь покой и воля».
Режиссёр Шарлотта Уэллс просто что-то «сняла» и эта её «просто» картина изящества того же толка, что античные мифы про обращения погибших в сосенки, клёны, иволги. Кем для грека становятся упавшие с обрыва? Ветром или птицами. Aftersun красоты античной и весь про модусы переживаний в русле «Арагвы предо мной» Пушкина: так (здесь) и тут (сейчас) выросла моя боль и ныне ветви этой боли защищают меня от испарины и жара лучей Бессмысленной Звезды, дающей Жизнь всему Живому.
Это самый ранимый и благоразумный фильм об отношениях отцов с дочерьми, это самый достоверный и корректный фильм о жизни с родственником, что страдает от ментального расстройства. Посмотрев Aftersun хочется однажды стать Самым Лучшим Отцом на Свете и посмотрев Aftersun в статусе душевнобольного веришь, что лично ты выкарабкаешься, не уйдёшь ночью в океанический мрак холода несуществования.
Для меня этот фильм начало XXI века в кинематографе. Все фильмы до него, снятые с начала нулевых, выглядят как неуместные оклики девяностых нового поколения новой культуры обратно в имбецилию постмодерна. Если ты принадлежишь поколению девяностых, этот самый последний человек двадцатого века, то тебе, разумеется, захочется отчебучить какую-нибудь ремарку вида «представьте Ведьму из Блэр снятую Марселем Прустом» или «представьте Вход в пустоту Гаспара Ноэ снятый Кшиштофом Кесьлёвским» или вот там «представьте, что на тридцатилетие Мартина Хайдеггера вы с ним под МДМА слушаете Thursday Afternoon Брайна Ино», но это всё как оклики и выкрики из жерла скорбной невыразительности ума — придури прошлого века, глупости ушедшей навсегда эпохи, газетная неумь.
Само название фильма — Aftersun — вообще считывется как «Сгоревшему» (не «кому?», но «чему?») и тем сильнее это бьёт по мозгам, когда название русских переводчиков звучит сильно тише и краше: «Солнце моё».
Двадцать минут спустя закрытия файла с фильмом, высунувшись в окошко покурить, я вспомнил финальные кадры и расплакался, успокоившись лишь тем, что мокрыми от слёз пальцами порчу последнюю сигарету из пачки. Ей Богу, если бы не существование женщины, то этот мир стоило бы уничтожить за то, какое уродство он собой представляет. Но вот женщина хочет тебе что-то сказать сокровенное и известное лишь ей одной и ты понимаешь, что сражение должно продолжаться: холод мрака ночи несуществования рано решил, что властен над человеком и что человек не сможет выправить узор изморози ужаса Быть.
