Психологии тред

У нас в последнее время все как-то перепуталось.  Причем “у нас” - это не в нашей стране, хотя она довольно оригинальна, а вообще у людей.  В нашей стране коммунисты - это консерваторы.  А капиталисты - вроде как модернисты и прогрессисты.  Хотя глянешь немного со стороны - и вроде как коммунисты все же требуют прогресса, а прогрессисты-капиталисты настаивают на сохранении порядков. А потом они меняются. 

Происходят колебания от “вернем все взад” до “победы Светлого будущего” с одной стороны и до “Илон Маск нас всех приведет” до “прости нас Государь”.  

В общем консерваторы и прогрессисты разбежались между политическими секторами и перемешались с лампасоносными клоунами и клоунами радужными.  

Что делать? 

С одной стороны - удобно.  

Стоит кому-то назвать себя консерватором или прогрессистом - его сразу можно сопоставить с соответствующими клоунами и утрамбовать сверху радикалами из клоунов и забыть.  

Лозунги в таких случаях отличное средство: 

Вы консерватор, значит за традиционные ценности, а поскольку к этой риторике прибегали Муссолини, Франко и Гитлер - следовательно вы фашист. 

Для другой аудитории: 

Ах вы консерватор, а значит вы за традиционные ценности - следовательно вы совок и сталинист, за репрессии, 589 статью, геев в ГУЛАГе кака Гитлер. 

Ну и вы снова фашист. 

У меня есть своя концепция определения убеждений человека и политических позиций партий - консервативные они или прогрессистские. 

Я, как обычно в таких случаях, не настаиваю на их истинности в последней инстанции. Но как мне кажется некий прикладной профит от этой концепции есть.  

Дело в вере в решении вечных вопросов.  

Прогрессист верит в то, что вечные вопросы можно решить. Что есть некий способ, ответить на то, что первично - сознание или бытие.  Более того - есть те, кто верит в то, что этот вопрос уже решен.  

То есть материя первична, Бога нет, Бог есть, материя - ничто. Все понятно и однозначно. 

Самое главное - все просто. 

Именно в этом и заключается соблазн. 

продолжение следует.

Добрый день, дорогие друзья.

Это имя вам сейчас совершенно ничего не скажет (и вы, вороятно, подумаете, что у меня слишком много свободного времени), но последние пару лет я периодически слежу за Коко Хан, вечно юной авторкой, которая до недавнего времени вела еженедельную колонку в уважаемой The Guardian.

Коко Хан примерно 33 года, хотя сама она меряет возраст какими-то простыми однозначными числами и четвертями (я до конца так и не разобрался). На протяжении четырёх лет, отданных высокой колумнистике раздела «лайф энд стайл» известной британской газеты, этот бойкий миллениал изучал вопросы взросления и искал ответ на вопрос: «что значит быть взрослым?».

Слежка за этим интеллектуальным приключением, на первый взгляд, кажется занятием совершенно бессмысленным, но я точно знаю, что я не один такой в мире, потому что, судя по поисковым запросам, другие пользователи также интересуются и жизнью Коко, и коковой колонкой в Гардиан, и результатами кокиных поисков.

За последние пару лет от Коко я начитался всякого. И про жизнь Коко в суровом британском локдауне, и про её знакомых, уверявших, что кошки на своей шёрстке переносят ковид, и про то, как она заставила своего молодого человека бросить курить, напугав будущим нездоровьем детей (которых у Коко, кстати, так и нет), и про то как Коко сдавала на водительские права. И даже пережил камео её матери, однажды опубликовавшей в Гардиане колонку о том, как она втайне уважает Коко и всех кокоподобных миллениалов.

В слежке за рассуждениями Коко была своя интрига.

Например, она могла простенько описывать нехитрый быт, рассказывать, как справляется с мелкими простудными заболеваниями или вешает в доме картину, и вдруг – хопа! – проваливалась в мысли о том, что мы все сегодня живём в очень динамичной среде, в которой каждый нашпигованный событиями месяц для нас сопоставим с целой исторической эпохой. И я думал: воу, Коко, мы с тобой, кажется, на пороге великих открытий и готовы повзрослеть, поднажмём!

Но уже в следующем предложении Коко Хан выдавала что-то вроде: «Что ж, наверное, я просто должна ценить то, что имею сейчас». И так раз за разом.

Короче, примерно, как хаотичное метание рабыни Изауры по улице разбитых фонарей – вроде бы абсолютно бестолково, но интересно, чем кончится.

Кончилось оно неожиданно неделю назад. Возможно, не выдержал кокин шеф-редактор. Или она наконец-то нашла нормальную работу. Или её просто заколебало раз в неделю писать тексты по полторы тыщи знаков – мы никогда не узнаем.

Но неделю назад Коко Хан опубликовала финальную колонку, в которой подвела жирную черту своим поискам: никакой взрослости не существует, это разводка, ложь и миф. В этом мире мы не взрослеем, можем лишь пытаться оставаться хорошими и добрыми, стараться быть свободными и чуть-чуть пожить (для себя), не оглядываясь на окружающую нас «армию» различных ответственностей. А сама жизнь – это бессистемная какофония опыта с местечковыми вкраплениями саморазвития.

Дорогие друзья, наиболее вероятно, Коко Хан я никогда не увижу и никогда с ней не поговорю. Я, разумеется, желаю ей всего самого наилучшего, хоть и не представляю, как с такими жизненными установками уверенный социальный середняк может добиться успеха в долгосрочной перспективе.

Но я был расстроен.

Как если бы я читал сказку о золотом ключике, в которой Буратино, пройдя все приключения, перезнакомившись со всеми персонажами и победив своего личного Карабаса-Барабаса, в итоге решил бы не выйти в настоящий мир, а обратно стать поленом.

Даже не так.

Буратино решил стать поленом, не дойдя до Карабаса-Барабаса в принципе, потому что зачем ему вся эта заморочка. То есть, учитывая, что мы говорим о Коко Хан, удивляться вроде бы и нечему, потому что она все четыре года от сложных материй уверенно шарахалась в сторону кошек и проблем сэкондхэнд-шоппинга. Но интеллектуальное путешествие длиной в четыре года, приводящее человека обратно в точку отправления в первоначальном виде, без какого бы то ни было развития персонажа, мне поначалу показалось странным.

Но потом родилась версия.

Когда Коко говорит, что никакого взросления нет, что это обман и разводка, она, вероятно, не имеет в виду, что взросление в принципе никогда не существовало. Например, в 1821 г., году основания газеты The Guardian, средняя продолжительность жизни британских мужчин и женщин была примерно в два раза ниже современной и составляла всего лишь порядка сорока лет. Тогдашним тамошним детям натурально приходилось быстро взрослеть, потому что в противном случае для рядовой семьи они были бы просто лишними желудками, не тянущими лямку при довольно быстром износе родителей.

Кокина незамутнённость, однако, и конкретный отрезок её творческого пути достаточно точно описывает нашу, сегодняшнюю, современность, жители которой, действительно, способны десятилетиями не взрослеть и уворачиваться от ответственности, при этом, являясь полноценными – и иногда даже местечково известными – ячейками общества.

Это по-своему любопытно. В мире, где люди потихоньку начинают переживать по поводу будущего отъёма рабочих мест коварной робототехникой, уже вовсю произрастают юные Коко, которые к тридцати годам научились мимикрировать под домашние цветы в горшке. Они просто тихо растут, размышляют о занавесках на окне, о солнышке за окном, о завтраке, обеде и ужине. Они делают это всё время и совершенно органично, периодически цепляя краем сознания настоящую жутковатую динамику окружающей среды, от которой, впрочем, едва соприкоснувшись, бегут обратно к горшку и успокоительно поливают себя водичкой. Потому что, фух, их чуть было не замотало в жизнь.

Сравнение может показаться вам гипертрофированным, дорогие друзья, но это потому, что вы не следили за блогом Коко последние пару лет. Она натурально раз в неделю выходила на сцену именитой газеты и игриво отчитывалась о том, как однажды стала подружкой невесты, о том, как ей иногда необходимо побыть одной, и о том, как ей на днюху подарили большой телевизор. То есть, когда всё то же самое проворачивает какая-нибудь настоящая знаменитость – оно понятно. Но в случае Коко крупная британская газета с двухвековой историей дала площадку существу более чем обычному, не угнетаемому, не больному и не особо талантливому, и просто предложила ему созерцательно описывать неяркий быт.  

И Коко каждую неделю исправно наблюдала проходящую перед глазами жизнь как некое телевизионное шоу, как сериал, который она обсуждала сама с собой, сознательно отказываясь от попыток на него повлиять. С этой точки зрения, Коко Хан почти постигла дао, она уже сейчас, будучи здоровой женщиной детородного возраста, успешным образом проходит к нашему миру по касательной, сохраняя физическое в нём присутствие. Опять же: вы скажете, что я натягиваю сову на глобус, делая выводы о человеке по его еженедельным публикациям, но вот её блог, каждый материал которого способен открыть в вашем теле новое внутреннее кровотечение. Наглядное пособие и пошаговая инструкция убегания от жизни.

Кстати, эта практика в сегодняшнем мире даёт метастазы и в менее растениеобразных современниках. В каком-то смысле мы все уже немножечко Коко и примерно представляем себе рецепт вечной юности – пока что не телесной, но уже умственной, а это как минимум полдела.

И даже способны вывести её более или менее универсальную формулу: количество юности сознания в нашем организме обратно пропорционально количеству ответственности, которую мы взваливаем на свои плечи в реальном мире.

Сегодня оставаться умственно юным и в 20, и в 30, и в 40 лет невероятно просто, потому что окружающая среда, в отличие от более ранних исторических периодов, к нам теперь гораздо менее требовательна. Многие из нас уже не вынуждены ишачить с раннего возраста, помогая старшим по хозяйству, и нас как правило не отправляют в десять лет в угольные и кобальтовые шахты (хотя подобная роскошь до сих пор незнакома жителям некоторых африканских стран). Мы уже некоторое время, слава Богу, не отправляемся семнадцатилетними воевать на дальние и не очень рубежи. Жизнь вроде как сама по чуть-чуть подливает нам эликсир вечной интеллектуальной юности, чтобы мы покомфортнее устроились в уютных цветочных горшках и делились друг с другом несложными мыслями о качестве столовых приборов или цветах любимой скатерти на кухонном столе.

В идеале – не устраиваясь на сложную работу, потому что она слишком сложная и стрессовая. Не заводя детей, потому что их воспитание требует от нас времени и усилий. Не задавая себе слишком высокую планку и не прикидывая, в какой точке мы хотим оказаться через месяц-полгода-год – потому что в таком случае к ней придётся либо идти, либо признаться себе в личной выученной беспомощности.

Это совершенно потрясающая схема тихого, убаюкивающего вымирания для всех, кто заранее чуток устал от взрослой ответственной жизни и вместо этого хотел бы как следует понежиться разумом хотя бы лет тридцать.

Коварная ловушка современности заключается в том, что, включая нам сегодня приятную колыбельную, она остаётся средой высококонкурентной и не принимает во внимание, как долго мы собираемся цвести в собственном горшке за занавеской. Тихая размеренная жизнь рано или поздно обязательно постарается заменить нас каким-нибудь более хладостойким и стрессоустойчивым растением, которое не то, что в горшке, а, если надо будет, через асфальт пробьётся и детей своих через него без лишней рефлексии протащит, не отвлекаясь на недружелюбный антураж. Потому что естественный отбор, может, и приоделся сегодня в деловой костюм и научился нам по-дружески улыбаться, но его безразличное прагматичное нутро с начала эволюционного забега ничуть не изменилось.

Некоторые миллениалы, играя в прятки с ответственностью, конечно, сумели найти довольно оригинальный способ сохранить вечную умственную юность. Но в современном мире, требующем от человека в первую очередь набора прикладных навыков и погружения во внутривидовую конкуренцию, эта умственная юность, будучи абсолютно статичной, дивидендов точно не приносит.

Приключения вечно юного разума всегда приводят своего обладателя в одну и ту же точку и в одном и том же виде. Пока однажды он окончательно не сойдёт с дистанции. 

Сегодня для нас нет ничего актуальней обид.

 

Всякий жизненный опыт, ув. друзья, не абсолютен. Несмотря на то, что лозунг «Наша сила в разнообразии» используется сегодня не по делу — чисто биологически, так сказать, он справедлив.

 

Люди как вид чрезвычайно разнообразны, и благодаря нашей споосбности очень по-разному переживать одни и те же (казалось бы) события — не найти на планете никого изобретательней, изворотливей и неожиданней нас. Даже если 85 из 100 людей в какой-нибудь стандартной нестандартной ситуации более или менее предсказуемы — всегда есть остальные 15, которые удивят.

 

В сюрпризах нам нет равных. Если вы имеете дело с ручным утконосом (ну, или медведем) — то набор возможных реакций его невелик: он будет послушно танцевать под цыганское айнанэ, или сядет и замкнётся в себе, или вообще вдруг сломает когтястой лапой шею дрессировщику, потому что тот не так посмотрел. Но мы вряд ли ожидаем, что медведь, услышав звуки гитары, расплачется, напишет сонет или объявит, что начинает политическую карьеру — а с людьми такое случается сплошь и рядом.

 

Я в своё время потратил немало времени, пытаясь понять кайф, испытываемый т.н. боттомами, то есть «подчиняющимися», в БДСМ-отношениях. Сам факт, что мне пришлось для этого лезть в специальную литературу, свидетельствует о том, что мы, люди, скроены вовсе не в точности по одной мерке (кстати, то, что мне вообще понадобилось понимать психологию боттомов — свидетельствует о том, что БДСМ в нашем странном мире сейчас играет куда более значимую социальную роль, чем просто «сексуальная практика за запертыми дверями»).

 

Так что опыт не абсолютен — однако он может быть полезен, если достаточно часто переживается сходным образом. Например, существует довольно надёжный критерий, с помощью которого можно понять, насколько нас уважает какой-нибудь Икс.

 

Уровень его уважения к нам, как правило, проявляется в том, насколько он ценит наше время (в самом широком смысле этого понятия).

 

Если Икс постоянно палится на том, что он ваше время не ценит (регулярно заставляет ждать по часу; то и дело случайно будит ночью; практикует беседы одновременно с вами и с друзьями в мессенджере, доброжелательно мыча «дада, говори, я тебя слушаю» - особенно это впечатляет, если он инициатор разговора; наконец, искренне полагает, что вас можно эксплуатировать больше и чаще, чем его, потому что вам же всё равно делать нечего) — то вывод очевиден. Этот тип не уважает ни вас, ни вашу жизнь, ни ваши цели, ни ваши усилия. Как бы он вас при этом ни хвалил — и в особенности сколько бы раз ни повторял, что уважает.

 

Это не хорошо и не плохо — это просто данность. Мы живём в мире, где далеко не все уважают далеко не всех. Более того: существуют целые культуры (национальные и управленческие), в которых уважение прикручено к принципиально разным признакам.

 

Я уже цитировал как-то ув. Н.Н. Талеба, пояснявшего, что в мире средиземноморской культуры сеньор доктор со своей практикой — даже небольшой и сельской — имеет статус выше, чем менеджер международного банка. Ибо доктор сам себе хозяин.

 

По понятным причинам в мире международных банков сеньор доктор — никто, «он ведь только лечит, а должности у него нет».

 

Этим двум мирам трудновато, если вообще возможно, найти общий язык.

 

Классическим примером отсутствия общего респект-кода является какое-нибудь битьё горшков между работником, уходящим на большие деньги, и экс-начальником. С точки зрения первого всё правильно: он хорошо работал, хотел больше денег и предлагал варианты, им пренебрегли, он пожал плечами и ушёл туда, где платят больше, дают сделать как надо и не прыгают на голове. С точки зрения же оставленного руководства — беглец поступил не только некрасиво, но и неумно: ему шли навстречу, он мог расти вместе с компанией, но расти не захотел и обиженно ушёл в мир бурь и угроз.

 

И тут, ув. друзья, начинается самое интересное.

 

Ибо на этом месте конфликты смыкаются с величайшей проблемой нашего времени, а именно:

 

как понимать Обиду.

 

Есть основания полагать, что культура отношения к обиде является годным лакмусом для понимания, какая эпоха на дворе.

 

Если применить к эпохам формулу-уроборос «трудные времена производят сильных людей, сильные люди произволят лёгкие времена, лёгкие времена производят слабых людей, слабые люди производят трудные времена», - то легко понять, что в трудные времена, готовящиеся стать лёгкими под умелыми руками сильных людей, обиженность презирают.

 

Обиженность в такие времена существует только в двух ипостасях: либо она успешно состоявшаяся или хотя бы планируемая месть (в форме дачи в бубен оскорбителю или процветания назло ему — уже подробности), либо нытьё. Первое — единственный приемлемый вариант, второе — жалкий и не заслуживающий быть принятым во внимание (тупо потому, что некто, ноющий вместо расплаты, в этике трудных времён просто подтверждает обоснованность отношения к нему).

 

Сильные люди в этой фазе выглядят вовсе не обязательно брутально (усы, небритость и готовность выхватить кольт): они в первую, вторую и третью очередь обладают стойкостью. Имеется в виду стойкость по всему спектру человеческих проявлений: от способности переносить испытания не ноя - до способности хранить пульт от своей самооценки и своего мировоззрения и не вручать его никому (кроме того, с кем сильные заключили добровольные и понятные им сделки). Для сильных состояние обиженности прежде всего противоестественно - ибо получается, что их стойкость вскрыта, - а уже потом унизительно.

 

Лёгкие же времена начинаются в тот момент, когда у обиженности-без-расплаты внезапно появляется паспорт на имя Травмы и право на компенсацию. При этом, что критически важно — обязательство по взысканию/выплате компенсации возлагается травмированным на общество.

 

Поначалу со справедливостью требований Травмы невозможно спорить: это маленькие сироты, обиженные жлобами, и одинокие вдовы, обиженные работодателями/домохозяевами/свирепыми усатыми полицейскими/свирепыми же бандитами. Общество, только-только сделав времена немного менее трудными, считает своим долгом впрягаться за этих слабых.

 

Но далее приходит — причём с потрясающей неизбежностью — своего рода бум слабости. Как только заинтересованные граждане уясняют, что слабость это сила, а Травма это оружие, как обиженность из презренной фигни становится главой угла и ценным коммодити, и ею начинают спекулировать, и навешивают на него какие-то новые хитрые инструменты, и вкладываются в него, и задирают цены.

 

И в итоге мы читаем в новостях что-нибудь вроде:

 

«Сканирование мозга чёрных женщин, переживших эпизоды расизма, показывает последствия, похожие на травмы, что подвергает их более высокому риску возникновения проблем со здоровьем в будущем. У негритянок, которые чаще сталкивались с расовой дискриминацией, была более активная реакция в областях мозга, связанных с бдительностью и отслеживанием угрозы, то есть в средней затылочной коре и вентромедиальной префронтальной коре... Наши исследования показывают, что расизм оказал травмирующее воздействие на здоровье чернокожих женщин; регулярная адаптация к угрозе расизма может затруднять работу важных инструментов регуляции тела и ухудшить здоровье мозга».

 

Это я взял из американского исследования, но нет никаких препятствий к тому, чтобы подставить вместо травмированных чёрных женщин травмированных чем-нибудь московских девушек любого пола — была бы только на то политическая воля общества (или хотя бы его решающей части).

 

Обиженность под именем Травмы доходит до своеобразного апофеоза своего могущества — становясь чем-то вроде крутого (либо не очень) токена, который в некоторых случаях может стоить миллионы рублей и ворочать судьбами.

 

Впрочем, сейчас в передовом мире лёгких времён - уже остро стоит вопрос о том, чтобы исключить некоторые обиженности из числа Травм и разжаловать их обратно в нытьё.

 

Во всяком случае, в главном СМИ передового мира мы можем прочесть свежий текст пулитцеровской лауреатки (сделавшей премию, кстати, на МиТу и пиаре харасментов), которая объявляет нытьём и кризисом среднего возраста то, что переживают инакомыслящие, травимые передовыми клаками. И вообще, пишет она — их всего-то сотни, это мелочь и эксцессы. Обращать на них внимания не стоит, пока не ликвидированы ещё Настоящие Травмонаносители — естественно, системные, и естественно, окопавшиеся в консервативных, республиканских, красных штатах.

 

...Это, ув. друзья, выглядит уже важным шагом вперёд по спине вечного уробороса. Если часть населения, живущего в лёгких временах, выпинывают из рядов имеющих право на Травму — то как минимум для них лёгкие времена заканчиваются.

 

Хорошая новость в том, что они приучаются не ныть: всё равно не пожалеют. А значит, у них появляются шансы стать сильными следующего витка.

К счастью для нас, в нашей стране по-настоящему лёгкие времена ещё не настали - но они, конечно, настанут, ибо змей времён и людей никогда не кончается. И они уже настают: понемногу, вкраплениями, отъедая вдруг четверть от одного поколения или треть от другого.

И критически важно, ув. друзья, помнить: нет ничего ценней стойкости и безраздельного (кроме собственных убеждений или собственного Бога) владения пультом от себя. Ибо только это владение своим майоратом может сделать или сохранить человека сильным среди жестоких лайков и доходных слабостей.

 

И эту ценность крайне небесполезно передать своим детям.

Сегодня для нас нет ничего актуальней чар и доспехов от них.

 

Один из самых частых вопросов, задаваемых ув. друзьями, можно сформулировать так:

- Актуальные безумия, витающие вокруг нас, делятся на те, что мы можем одолеть на индивидуальном уровне (и для этого есть рецепты) - и безумия массового поражения, безумия с огромными бюджетами и огромной властью, которые мы одолеть не можем. Эти последние — как чудище из фильма «Монстро»: пытаться стоять на их пути всё равно что выйти против лавины с полосатой палочкой и свистеть. Бежать от них — всё равно что бежать от цунами по мальдивскому острову, песчаному кружку, лежащему почти вровень с морем. Но всё же - есть ли некий общий рецепт для нас, стоящих перед вздымающейся над нашей областью мира тушей безумия?

Например, как быть с тушей зелёного безумия, хрип которой уже слышен в нашей стране? Как сохранить разум и даже некоторую радость жизни, чувствуя, что всё идёт сильно не туда?

 

...Тут, ув. друзья, уместно обратиться к одному из самых знаменитых безумий в истории — безумию из древнего великого романа.

 

Вероятно, немного в истории по-настоящему знаменитых книг, которые бы трактовали более взаимоисключающими способами, чем древнего, 400-летнего уже «Дон Кихота». Эту дилогию именовали переоценённым тупым анекдотом и величайшим романом человечества, католичнейшим нравоучением об опасности фантазий и протестантским памфлетом против лицемерия католической церкви, обличением безумия мира, в котором один только безумец нормален — и просто «древней, жестокой книжкой», из которой в мир почти случайно выпал главный герой, очень архетипичный и вечный.

Как представляется, все эти трактовки совершенно справедливы. Для того, чтобы примирить их — достаточно всего лишь отказаться от мысли, будто у Сервантеса, человека бедного, неудачливого и потому полного забот, имелся какой-либо Единый Авторский Замысел.

Он сам пишет, что «начал роман в тюрьме» - но мы не знаем, что он имел в виду в точности. Может быть, он имел в виду, что замыслил его в арабском плену, а может быть — что он находился в плену обстоятельств, когда писал.

В одном нет сомнений: жизнь его не располагала к концептуализированию. Мы можем ясно видеть, что «Дон Кихот» точно начинается (а значит, начинал писаться) именно как анекдот. Или, вернее, как разновидность плутовского романа — только вместо изображения обычного к тому времени европейского плута, с целью как-то прожить и пристроиться в жестоком мире попеременно то обманывающего, то расплачивающегося за это — автор сделал великий ход.

Он сделал плута искренним. Это было сделано банальнейшим путём: «начитался рыцарских романов и свихнулся».

И автор, конечно, понятия не имел, куда его заведёт этот великий ход (а он завёл его туда, где все трактовки уместны, потому что превратил анекдот в кусок страшной и убедительной жизни).

 

...Все — даже те, кто не любят роман Сервантеса — считают его героя безупречно благородным. Даже злобный Набоков, у которого мало находилось добрых слов для кого бы то ни было — не пытался отнять у Кихота его благородства.

Но позвольте, ув. друзья. Идальго Кехана, пристроив на себя тазик, переименовавшись и собравшись странствовать — для начала сделал одну простую вещь.

Он соблазнил Санчо Пансу, по-нашему что-то вроде Саши Пузанова, человека из народа, человека-на-ослике.

И это было соблазнение в чистом виде, и первых своих жертв Кихот, отмечу, сделал несчастными, даже не подняв ещё ни разу меча.

Санчо появляется в книге «крестьянином, человеком честным (если только такой титул можно дать бедняку), но имевшим, надо сознаться, мало мозгу в голове». Кихот «ему столько вещей насказал, так сильно убедил его и надавал столько обещаний... с минуты на минуту он, Дон Кихот, одним ударом руки приобретет целый остров и потом губернатором этого острова сделает своего оруженосца. Соблазненный этим и тому подобными обещаниями, Санчо Панса (так звали крестьянина) оставил жену и детей своих и поступил оруженосцем к своему соседу».

Отличное начало: на выжженной солнцем равнине остались без мужчины женщина и дети.

Есть ли тут «хотел как лучше, просто не думал о последствиях своих действий» - которыми обычно объясняют фейлы Дон Кихота?

Чорта с два. Рыцарю просто нужен был оруженосец, а что стоит ему нафантазировать и подарить жертве сколько угодно островов? Он же безумец, что с него взять.

Кихот, конечно, невероятно благороден — но разве он был бескорыстен в своём благородстве?

Снова чорта с два.

Он хотел попасть в свою персональную сказку — и творил её из подручных материалов. Он действительно готов был отдать Пансе губернаторство или даже королевство — но это такое же благородство, с которым голубой готов уступить другу девушку. У него другие интересы. Сладкого мальчика у него не допросишься — как у Дон Кихота его воображаемой славы и чести.

Одним словом, Кихот — это типичная творческая личность, производящая вокруг себя, если вдуматься, культурное пространство и виртуальность — в которую все вовлечённые играют. Даже явно демонические садисты, завладевающие Кихотом с целью попрыкалываться — играют в неё. Мы можем вспомнить финал второй части романа, где умирающий рыцарь раскаивается и решительно отрекается от всяких иллюзий, - но его ближние, убившие сотни и сотни страниц на то, чтобы вырвать его из безумия, не верят в его неверие и всё ещё пытаются подыгрывать его прежней фантазии.

Но для нас сейчас важнее загадка Пансы.

 

Поначалу Сервантес, кажется, сам считал, что всё будет просто — Санчо глуп. Псих обманул дурака, и вот они вместе, комичный кощей на кляче и комичный простак на ослике, отправляются выгребать от всех встречных. Ведь это же будет роман-анекдот, роман-издёвка.

...А потом, надо думать, автора захлестнуло волной собственной гениальности: персонажи ожили и начали, вместо того, чтобы поступать только глупо и смешно, поступать также порой жутко, иногда мудро и иногда восхитительно.

И не факт, что сам автор понимал, почему Санчо не бежит от Дон Кихота.

Да-да, мы знаем объяснения: «трогательная верность», «восхищение отвагой и благородным характером» и пр. Но поначалу-то Санчо, крестьянский мужичок, обладающий и навыками плутовства, и реалистическим взглядом на мир — не привязан к идальго и не имеет никаких причин им восхищаться.

Почему же он не сбегает впереди своего визга сразу после того, как Кихот явственно продемонстрировал своё безумие и напал на промышленные механизмы?

Почему продолжает тащиться за Кихотом, выгребать вместе с ним, прозябать вместе с ним? Как в нём уживается его реализм и его вовлечённость в безумие рыцаря?

 

...Очень просто. Это противоречие, но это естественное противоречие. Это нескладушка, но это обычная нескладушка, встречающаяся в нашей жизни сплошь и рядом. Мы все мы видели людей хитроватых, способных обманывать и твёрдо знающих, как разводить лохов — но при этом готовых взять то, что заработано на непосильном разведении лохов за месяц, и отнести гадалке, пирамиде, кому угодно.

Панса попросту получил свой остров и своё губернаторство — моментально, сразу, когда поверил в них. Кихот, конечно, соблазнил и обманул его — но он сделал это честно: Санчо упорно спотыкается по выжженной солнцем книге на своём ослике, потому что нелепый псих, высящийся в седле над ним — вышка, транслирующая его губернаторство, славу и почёт. Отойди от неё Санчо — и чудный мир угаснет, зона пропадёт.

Панса одновременно и прекрасно осведомлён о виртуальности мира Кихота, и живёт в нём. Оруженосцу ничего не стоит даже цинично обмануть господина, заявив, что Дульсинея — это вот эта рыжая селянка, просто заколдованная. Но он же — он же — верит в обещания Кихота.

Мне кажется, ув. друзья, трудно придумать более яркое изображение токсичных отношений человечества с культурой.

Культурой в самом широком смысле слова, от шедевров до безумий (у безумий тоже есть свои авторы и гении).

Потребители -культа (что масс-, что не масс-) - это миллионы и миллионы санчо. Его творцы — дон кихоты. Если продолжать аналогию, то его продюсеры — гнусные герцоги, спонсирующие виртуальные миры кихотов для своего удовольствия и выгоды.

 

...Так вот, к чему я это всё.

Представим себе, что мы оказались где-то посреди сервантесова романа. Аристократы и толпа глумятся над героями; герои терпят, потому что платят за свой блистающий внутренний мир; всё вовлечено в безумие, каждый преследует свою выгоду -

- и что мы будем делать?

Как самый разумный, так и самый нравственный ответ — заняться своим делом, и заняться им как можно лучше. Мы не в состоянии спасти ни Кихота от злодеев, ни злодеев от Кихота (а ведь он соблазнил и их — на свой лад пригласив делать вещи мерзкие и непростительно жестокие).

 

В случае с любым безумием массового поражения, грозящим всем (или многим) резкими (или плавными) переменами к худшему — настоящее, сознательное благородство состоит в том, чтобы иметь то, чего не бывает у кихотов: силы исправить как можно больше.

Не «готовиться к апокалипсису» (т.н. препперство со схронами и патронами — это куда чаще мечта о новой приватизации, чем мечта о сохранении человечества, поэтому оно и требует, чтоб непременно апокалипсис, чтоб всё в пыль, чтоб прямо рухнуло — потому что не действовать же прямо сейчас).

И не «смело восставать против непобедимых зол на безнадёжную последнюю битву» (отличный выбор: вы отнимете защитника у тех, кто в нём нуждается).

А стяжать в себе силы и применять их там, где представится возможность, и так, как возможно.

 

Когда дела действительно идут совсем дурно — то никто из нас, ув. друзья, не пропускает этот момент и всякий осознаёт, кому и как он должен помочь.

Но надо не только быть должным, но ещё и мочь.

Поэтому разумно и правильно — ежедневно жить так, чтобы на вопрос «не растратил ли я сегодня силы на бесполезное — и не зажал ли их для того, что должно?» как можно реже отвечать утвердительно.

Стоит вспомнить, что, согласно самой знаменитой книге на планете, самый главный персонаж человеческой истории прибыл на место своего главного подвига без всяких понтов.

 

На ослике.

Понедельник, ув. друзья, у нас внеочередная рубрика «Собеседники Вечности» (которая продолжится и завтра — возможно, сдвоенным выпуском), и в студии ув. Собеседник Вечности Дмитрий Кольцов с вопросом, на который давным-давно стоит ответить с максимальной ясностью:

 

«Ув. Виктор, давайте поговорим о демагогии и демагогах.

Не в смысле политических деятелей древнегреческих и современных демократий, а в смысле публичных спикеров, несущих чушь.

Так устроено, что в юности мы много читаем, слушаем и смотрим, чтобы познать мир. А повзрослев, уже начинаем писать, говорить и показывать сами. И на этом пути нас ждут:

- как друзья - правда, хороший слог, мудрые советы и наблюдения,

- так и враги - демагогия, графомания и лжеучения.

ВОПРОС: Как отличить правду от лжи и как не стать врагом самому себе и другим?

Мне кажется, ответ - ПОЛЕЗНАЯ умственная работа против АБСТРАКТНОЙ.

Вот Диоген - залез в бочку и стал напряжённо выдумывать картину мироздания. А зачем? И себя сгубил, и других запутал. Пастер изучал настоящую невыдуманную жизнь, и изобрел вакцину и хранение молока (спасибо ему). А сэр Ньютон открыл законы механики (спасибо) и изобрел свой бином, без которого прекрасно живут 99% человечества и которым наших 99% только мучают в отрочестве (не спасибо). Оба вида размышлений сосуществуют.

Абстрактная умственная работа - это самообман, обман других и зло. Полезная умственная работа – правда и тернистый путь к правде и добру.

В качестве примера пути приведу любимый вами абстрактный тезис Платона: "трудные времена - сильные люди - лёгкие времена - слабые люди - трудные времена - повтор". В таком виде тезис депрессивен, бесполезен (философы, чего от них ждать) и вообще-то вреден, как колесо сансары. Он бы стал полезеным, если кто-то решит помочь нам из него выбраться хотя бы в теории, и поразмышлял бы: а в чём причина/причины такого круговорота событий?

ВТОРОЙ ВОПРОС: Можно ли добавить причину "круговорота трудных/лёгких времён", которая поможет найти из него выход?»

 

Должен отметить, что на самом деле вопросов у ув. Дмитрия не два, вопрос один — последний. На первый ув. Собеседник ответил сам, и его версия правды как полезности в целом не подлежит критике.

Есть только один нюанс: непонятно, как обозначить полезность в сегодняшнем мире.

 

Это покажется диким, но сегодня не существует общепринятого представления о том, полезно ли даже само существование ув. Человечества.

Скажу больше: в огромном своём числе наши современники полагают, что людей на Земле не просто многовато, а в разы больше, чем нужно — и для того, чтобы планета залечила раны, нанесённые экспансией отдельного вида, наше поголовье должно быть сокращено процентов на 80.

В их мире добро — это, прошу прощения, стерилизация 80% нас с вами — причём не медицинская, хирурго-антиутопическая, а щадяще коварная: установление таких стандартов потребления и социального одобрения, единственный способ соответствовать которым для бедняков — отказаться от воспроизводства.

О чём можно договариваться с носителями этого гигантского по объёмам представления о добре и, соответственно, полезности? О чём можно дискутировать?

Голда Меир, жительница XX столетия и деятель малоинтересной нам, если говорить по правде, ближневосточной политики — осталась в истории знаменитым афоризмом:

- Если кто-то говорит, что он желает вам добра — вы можете верить ему или нет. Но если кто-то говорит, что хочет, чтобы вы умерли — верьте беспрекословно.

 

Ну и вот. Мы живём в мире, где многие приличные люди хотят, чтобы мы умерли. Ну то есть не мы в узком смысле, а мы в широком: массы граждан разных стран, расплодившиеся слишком сильно.

Взявшись выбирать полезность, мы вынуждены будем принять жестокий факт: это будет не одобряемая полезность.

Это будет та полезность, которую назначим мы — и которой будем держаться, невзирая на оказываемое противодействие, и за которую будем платить столько, сколько назначено действительностью и судьбой.

 

В чём польза — необходимо решить первым делом. Перед тем, как вообще орать за или против чего-нибудь, перед тем, как впрягаться за что-нибудь делом, перед тем, как бросаться в любые бои.

Если польза в том, чтобы потомки нынешних элитных классов, аккумулировавшие ресурсность, жили в гармонии с опустевшим миром, очищенным от вонючего мужичья, заменённого роботами -

- то это совсем одно. А если она в том, чтобы каждый младенец, ныне агукающий под поставленную ему музыку, вырос, завёл семью и родил новых младенцев в количестве не менее двух — то это совсем другое.

И между этими представлениями о прекрасном нет и не может быть мира. Одни хотят, чтобы мы жили, другие — чтобы мы умерли.

Если полезность в том, чтобы выжили только приличные роды — то вся жизненная философия превращается в мануалы «как достичь успеха и попасть в ковчег соответствия социальным стандартам, при котором можно даже размножиться».

Если полезность в том, чтобы жили все, продолжаясь в будущее — то философия упирает руки в боки и облекается в тучи, и спрашивает громовым голосом сверху:

- Тебе что важней — чтоб у тебя были мелкие или чтобы выжил уникальный вид лемуров? Что важней — чтоб у твоих мелких было будущее или чтобы ты ел свой бургер с соевым псевдомясом, чувствуя себя экологически безгрешной тенью для зла?

И выбирая последнее — нужно понять, что мы, выбирая полезность с точки зрения популяционной, выбираем также вредоносность с точки зрения внедряемых социальных стандартов успеха и одобрения.

 

И тут мы, собственно, возвращаемся к вопросу ув. Дмитрия: «в чём причина круговорота тяжёлых/лёгких времён и сильных/слабых людей?»

Ответ поразит нас своей сверкающей банальностью — в опыте, тупо в опыте. Он либо есть, либо нет. Трудные времена создают тех сильных людей, в которых чертовски сильны голоса внутренних богов азбучных истин - и для которых поэтому вопрос о том, должны ли существовать их мелкие, не подлежит никакому сомнению. Просто потому, что они знают и видели, что такое, чорт подери,

 

- мерзость запустения

- настоящая безнадёжность

- настоящее одиночество

- настоящее бессилие -

 

и которые знают, что нет на свете ничего хуже перечисленного.

Но они порождают — в первом ли, втором ли поколении - людей, для которых всё это просто словосочетания. Просто потому, что они не видели мерзости запустения; потому, что не чувствовали настоящей безнадёжности и бессилия.

И тогда — просто из-за неспособности передать опыт — всё повторится сначала, как неизбежное выяснение, что огонь сжигает и вода топит.

И есть только один способ сделать так, чтобы каждое новое поколение знало, что такое огонь, вода и запустение. Этот способ — обеспечение ему, каждому новому поколению, соответствующего опыта.

Это поколение должно падать с деревьев и обжигаться о костры. Оно должно получать и давать в глаз, испытывать буллинг и шейминг. Оно обязано чувстовать тяжесть тупых ягодиц жизни на своей груди — чтобы научиться выжимать её. И родители, отправляющие поколение в такой опыт — должны в свою очередь чувствовать себя немного Авраамами и даже понимать Отца из Нового Завета, ибо никто не гарантирует, что огонь обязательно пощадит их детей.

Но других методов просто нет. Ибо все мы, ув. друзья, делимся (в дичайше обобщённом виде, с массой переходных фаз и не без исключений, конечно, но тем не менее) на две категории:

- Те, кто знают, почему и зачем они действуют так, как действуют;

- Те, кто действуют так, как хотят.

Первые — имеют собственный справочник с трудными временами, по которому сверяются, что должно и необходимо.

Вторые — ходят по миру буратинами без букваря и внутреннего папы карло, понятия не имеющие, в чём польза.

Таким образом, ув. друзья, всё столь же просто в описании, сколь мучительно трудно на практике (ибо практика — это целая жизнь): нет другого способа научить нас истине, чем отдать истине на съедение.

 

Одно из двух: либо мы сумеем проглотить её и выживем, либо она поглотит нас.